Наконец она стала свободной, могла быть самой собой. Заново родилась в двадцать восемь лет.
И все же, несмотря на все свои саморазоблачения за последние две недели, она не смогла полностью вырвать из сердца жало предательства Бреда. Люси, имевшая собственные победы, поражения и отставки у бесчисленного множества мужчин, поняла бы Мэри. Сейчас Люси должна была бы сидеть в ночной рубашке на своей кровати, жевать какую-нибудь гадость собственного приготовления и честить на чем свет стоит Бреда и всех мужиков вообще, и подруги в конце концов закончили бы общим смехом до слез. Черт тебя побери, Люси.
Но негодование Мэри тут же сменилось острым чувством вины. Ей хотелось, чтобы Люси была здесь ради нее. Ну не эгоизм ли это? Мэри смогла, наконец, справиться с раненой гордостью и нервным возбуждением, найдя в себе силы успокоиться и сосредоточиться. Люси умерла. А смерть - это навсегда.
Почувствовав себя одинокой и неприкаянной, Мэри села на край кровати. Она на ощупь дотянулась до прислоненной к стулу гитары и взяла ее в руки, точно ребенка, крепко прижав инструмент к груди. Старенькая гитара была ее единственной подругой за долгие годы безнадежного одиночества. Она никогда не винила Мэри. Не устраивала судилищ. Не отрекалась. Знала все, что было у нее на сердце.
Пальцы непроизвольно тронули струны: мозолистые кончики пальцев левой руки принялись брать лады, пальцы правой руки нежно забегали по струнам, извлекая звуки, гармонировавшие с болью, теснившей душу. Чувства, подобно дерущимся медведям, боровшиеся и путавшиеся в ее сердце, просто выкристаллизовались в музыку. Сладкие, печальные аккорды, проникновенные, словно тоскующий голубиный призыв, наполнили тяжелый воздух комнаты.
Обильные слезы потекли у Мэри по щекам, но она не хотела дать им волю, не получив твердого доказательства, что ее подруга, вальсируя, не ворвется сейчас в дверь с глуповатой улыбкой на лице. Это было бы совершенно в стиле Люси, которой жизнь казалась всего лишь шуткой, сыгранной над человечеством скучными и циничными богами.
На этот раз шутка сыграна с тобой, Люси.
Мэри отставила гитару, растянулась поперек кровати и уставилась полными слез глазами в водянистые разводы на потолке. Тишина ночи звенела в ушах. Сверху на нее меланхолическим взглядом взирал нарисованный каким-то голодным художником печальный лось. Никогда еще Мэри не чувствовала себя такой одинокой.
Сны ее представляли собой жуткую смесь лиц, мест, звуков - и все это подчеркивалось низким, напряженным гудением и сумраком, зловещим ощущением падения в глубокую черную ледниковую расселину. Над Мэри неясно вырисовывались затененные широкими полями шляпы гранитные черты лица Джея Ди Рафферти. Она чувствовала его большие огрубевшие руки на своем теле. Руки эти мяли голые груди Мэри, поскольку, к величайшему своему ужасу, она забыла надеть что-либо еще, кроме стареньких боксерских трусов и спортивных ботинок.
Прятавшаяся в тени Люси похотливо хихикала, наблюдая за ними:
- Прокатись на нем, ковбойша, Он разрешит тебе сесть верхом.
Рафферти не обратил на Люси внимания. Продолжая тискать груди Мэри, он пробормотал низким, хриплым голосом:
- Черт, Луанна, в жизни не видал таких здоровенных титек.
Мэри задрожала. Ее смутило имя, которым ее назвал Рафферти. Джей Ди выхватил из висевшей на поясе кобуры револьвер и начал палитъ в воздух: Бум! Бум! Бум!
Мэри резко вскочила и увидела падающего на нее нарисованного лося. Она пронзительно закричала и вытянула руки, чтобы предотвратить удар, отшвырнув картину на пол. Звуки, которые она приняла во сне за пистолетные выстрелы, не прекращались.
Луанна и Боб снова принялись за свое. Мэри взглянула сквозь щель в шторах в окно и увидела первые бледно-розовые лучи зари, занимавшейся за снежными вершинами гор на востоке. На краю парковочной площадки гудела и мерцала рекламная вывеска мотеля "Райский". Ни одной живой души... если не считать Боба и Луанну в соседнем номере.
Мэри медленно ехала по широкой Мэйн-стрит - главной улице Нового Эдема, - неторопливо разглядывая разукрашенные фальшивые фасады кирпичных домов, бывших, возможно, очевидцами того, как сотню лет назад по этой улице гнали скот или устраивали горячие разборки со стрельбой. Дома эти сейчас смешались с магазинами, фасады которых были обиты дранкой, и разрозненными невысокими "современными" постройками, возведенными в шестидесятые годы, когда архитекторы окончательно лишились хорошего вкуса.
Новый Эдем выглядел довольно потрепанным и запыленным. Уютный. Тихий. Странная помесь убожества и гордости. Некоторые магазины были пусты и закрыты; витрины их слепо уставились на улицу. В других производился косметический внешний ремонт. Из обычных для небольших городков центров деловой активности Мэри насчитала четыре художественные галереи, три магазина рыболовных снастей и полдюжины мест, рекламирующих кофе-эспрессо.
Дорогу перед машиной Мэри пересекло трио собак, бегущих трусцой по тротуару. Псы покосились на Мэри, казалось, ничуть не сомневаясь в том, что она ради них не преминет сбросить скорость. Мэри хохотнула, наблюдая за собаками, направившимися прямиком к заведению, именовавшемуся кафе "Радуга".
Доверившись их чутью, Мэри втиснула свою маленькую "хонду" в щель в ряду громоздких, лоснящихся пикапов и заглушила мотор.
Оправдывая название заведения, фасад кафе "Радуга" украшали пять разноцветных полос. Деревянная вывеска была расписана от руки в стиле, заставившем Мэри подумать о детских каракулях, - свободная форма, наивное искусство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144