Рыдая, она умоляла:
– Нет, Антониньо, ты не выйдешь наружу. Пусть они убивают, пусть кромсают друг друга… Господь бог охранит нас от этих проклятых…
Она крепко ухватилась за мужа. Напрасно Алвим объяснял, что не собирается выходить из дому, а только чуть приоткрыл дверь, чтобы посмотреть в щелку, что происходит снаружи. Шум, который встревожил его, оказывается, производила лошадь, тершаяся о стену. Поставив ружье в угол, Алвим отвел жену в спальню. Так они там и просидели всю ночь при слабом желтом свете лампадки, вслушиваясь в подозрительные шорохи вокруг дома, где собака продолжала гоняться за тенями.
Под утро веки измученной доны Аны отяжелели и она задремала. В окнах забрезжил рассвет. Немного погодя на кухне послышались мягкие шаги Женовевы и сухое потрескивание щепок, которыми она разжигала плиту.
Фазендейро открыл дверь и вышел на веранду. Солнце золотило зеленую чащу Мунды и освещало зензалу. По дороге расхаживали негры, но среди них были и чужие, не из его поместья. Что они здесь делали в такой ранний час? И пока Алвим раздумывал, что бы это могло значить, он увидел, как Женовева вместе с двумя другими негритянками в сопровождении незнакомых ему женщин пошла по направлению к проезжей дороге. Заметив хозяина, она, очевидно, заколебавшись, остановилась, но сразу же побежала догонять своих товарок.
Затем помещик увидел любопытную сцену: у ворот стоял старик Теренсио, который проработал на его фазенде больше пятнадцати лет. Очевидно, он хотел остаться и пытался на своем языке уговорить остальных, но никто не обращал на него внимания – все покидали зензалу. Вдруг Салустио, который, судя по всему, был зачинщиком бунта, спросил:
– Что это старик там бубнит?
Только тогда негры заметили старого невольника и услышали его слова. Старый Муже подбежал к Теренсио, схватил его за руку и увел с собой.
Вскоре зензала опустела, и на дороге до самого поворота тоже никого не было видно.
У Алвима не хватило мужества пойти к жене и рассказать ей о случившемся. Но она уже успела заглянуть на кухню и теперь вышла оттуда расстроенная и обескураженная.
– Бедная Женовева!..
Муж вопросительно посмотрел на нее.
– Она ушла с остальными, но накрыла стол и приготовила кофе.
* * *
Когда негры Пайнейраса выбрались на шоссе, они встретили там своих товарищей – невольников с других фазенд. Мужчины шли с серпами на плечах; женщины, не считаясь с расстоянием, которое им предстояло пройти, несли на голове объемистые узлы белья. Некоторые из них тащили за руку детишек, а были и такие, что усаживались на обочине дороги покормить грудью младенцев. Участники похода задавали друг другу вопросы.
– Ну как, все ушли?
– А где же остальные?
Маленькая, подвижная негритяночка застыла на дороге с обращенными к небу руками:
– Санта-Рита, мать обездоленных, взгляни на нас!
А другая ей вторила:
– Пресвятая богородица Монте-Серрате! Я обещаю тебе на коленях спуститься с гор в Сантос! – Ее звали Лузия, и вот ее история…
Родилась она в Сантосе, и хозяева давно освободили ее. Она трудилась, скопила кой-какие деньги и открыла пансион, где жили молодые приказчики. Через некоторое время ее сбережения достигли уже двух-трех конто. Но она влюбилась в одного из своих жильцов, коммивояжера, из тех, что непрерывно разъезжают по провинции. С этого и начались все беды. Он уговаривал Лузию продать пансион, объединить с ним капитал и переехать в провинцию. Покорная и доверчивая негритянка подчинилась. Они уедут из Сантоса, откроют в одном из провинциальных городов гостиницу, поженятся и будут счастливы. Лузия поехала с ним. Но, истратив все ее деньги, малый продал ее одному фазендейро. На следующий день у нее произошел выкидыш… С тех пор бедная женщина думала только об одном – как бы вернуться в Сантос. Когда ей наконец представилась эта возможность, она дала обет, столь же выстраданный, как и ее стремление к свободе! И ушла с остальными…
Наиболее энергичные и решительные шагали впереди, время от времени оборачиваясь и подбадривая отстающих. У развилки дороги они останавливались. Если не находили там невольников с соседних фазенд, ожидавших их, как это было условлено, то посылали гонцов для переговоров с колеблющимися зензалами. Через некоторое время гонцы появлялись, окруженные шумными, возбужденными неграми; но возвращались они не всегда. В таких случаях распространялся слух, что их убили надсмотрщики на фазенде. И тогда в поредевших рядах рабов, которые шли добывать себе свободу, начинался ропот.
Но вот у дороги, ведущей к фазенде, их встречали собратья негры – мужчины и женщины – и от радости принимались танцевать тут же на глинистой земле, изборожденной колесами повозок. Находились знакомые. Сыпались расспросы о тех, кто не пришел.
Салустио и Теренсио изредка останавливались передохнуть; опершись на ручки серпов, разминали сигареты и не спеша курили. Так они оказывались в тылу колонны, но, спохватившись, вскоре догоняли ее и, легко шагая, выходили вперед. Проходя мимо женщин, сгибавшихся под тяжестью узлов, они ободряли их и помогали тащить ношу…
Негры шли и шли… Останавливались у речек, в апельсиновых рощах, у придорожных пашен.
К полудню толпа невольников значительно увеличилась. Было невыносимо жарко. Отвесные лучи солнца отражались в дорожной пыли искорками слюды. Матери срезали листья каэте и укрывали ими головы детей. Некоторые старики и больные не могли продолжать путь и остались у дороги, уходящей к холмам. Они не смели взглянуть в глаза товарищам, будто совершили что-то постыдное. Но товарищи не тратили времени на уговоры:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51