Немало воды утекло с тех пор, как оборваны встречи.
– А он заходит к вам хоть когда-нибудь? – спросил я.
– Для чего ему заходить? Впрочем, я сама у них часто бываю. У нас с его женой нежная дружба. Вот и теперь: четыре дня назад отнимали от груди его сына, так прислали за мной.
– Вы им, наверное, что-нибудь подарили? – предположил я.
– Нет. Разве я в состоянии делать подарки?
– Итак, все ваше богатство прикарманил Гаухар Мирза?
– Мирза сахиб! Главное не в богатстве. Оно, как грязь на руках, – то появляется, то исчезает. Вечно живет только слава. Бог свидетель, я хоть сейчас готова поклясться, что всегда была сыта и одета. Сохрани аллах таких ценителей, как вы и подобные вам! Мне ни о чем не нужно заботиться.
– Не сомневаюсь! Я и раньше говорил и сейчас повторю, что вы лучше сотен, лучше тысяч других. Клянусь аллахом, вы все это вполне заслужили! К тому же аллах вас отметил – по его соизволению вы совершили паломничество.
– Да, всевышний даровал мне все, чего я желала. Теперь я хочу лишь одного: чтобы он снова призвал меня посетить Кербелу. Пусть эта святая земля примет в себя мое тело. Мирза-сахиб! Я шла туда с намерением не возвращаться обратно, но бог знает почему, тяга к Лакхнау все-таки пересилила. Однако если теперь я, бог даст, снова отправлюсь туда, то уж не вернусь.
18
Приключилась со мною беда.
Как я горе свое передам?
Я надеюсь, мой грустный рассказ
хоть немного понравился вам.
Из Баунди бегам и Бирджис Кадр направились в Непал. Сайид Кутбуддин пал в битве. А я с великим трудом добралась до Файзабада. Сначала остановилась в гостинице, потом сняла комнату недалеко от Тирполии, нашла себе аккомпаниатора, и снова начались мои выступления.
Прошло шесть месяцев. Климат в Фазайбаде очень хороший, здоровый, и я скоро освоилась в этом городе. Выступать мне приходилось каждые восемь или десять дней. Этим я и жила. И вот слава о моем пении пошла по всему городу; куда бы меня ни пригласили, туда ломились тысячи слушателей; поклонники толпились на улице перед моими окнами, выкрикивая похвалы. Все это было мне приятно.
Иногда передо мной, словно в дымке, вставали картины из моего детства, и тогда вся душа моя загоралась. Проходили перед моими глазами и недавние печальные события: крушение султаната, восстание, наше бегство, – и сердце мое каменело… Меня очень тянуло к родителям – но тут же возникали сомнения. «Бог знает, жив ли еще мой отец, жива ли мать, – думала я. – А если и живы, что им до меня? Мы обитаем в разных мирах. И какое может иметь значение зов крови, если ни один добропорядочный человек не желает встречаться со мной? Ведь, если я и попытаюсь их повидать, Это только доставит им беспокойство». Вот какие мысли одолевали меня, едва я начинала вспоминать о своем отчем доме. И тогда я снова старалась думать о чем-нибудь другом. Меня часто преследовали и воспоминания о Лакхнау. Но стоило мне подумать о перевороте, как сердце щемила тоска. Кто теперь там остался? Ради кого мне туда ехать? Если даже Ханум и жива, что в этом для меня? Как мне теперь вести себя с ней? Ведь она захочет снова забрать власть надо мной, а жить у нее под началом мне теперь нет охоты. Разве я получу обратно свои ценности, оставшиеся у сестры Мира-сахиба? Весь Лакхнау разграблен; наверное, ограбили и их дом. Теперь не стоит и думать о своих вещах. Да если их и не унесли, какая мне в них нужда? Разве мне мало того, что теперь украшает мои руки и шею?
Однажды я сидела у себя в комнате. Вошел какой-то пожилой господин, на вид человек состоятельный. Я свернула бетель, приготовила хукку. За разговором я узнала, что мой гость – из бывших приближенных Баху-бегам, а теперь живет на свою пенсию. Начав с расспросов об освещении усыпальницы, я слово за словом перевела разговор на тех, кто раньше служил там.
– А что, в усыпальнице остался кто-нибудь из прежних служителей? – спросила я.
– Большинство умерло, – ответил мой гость. – Теперь новые люди служат. Старых порядков и в помине нет. Все теперь там изменилось.
– Был среди прежних служителей один старый джамадар…
– Да, был. Но откуда вы его знаете?
– Как-то раз в мухаррам, еще до восстания, я приехала в Файзабад и пошла посмотреть усыпальницу. Он принял меня очень приветливо.
– Это не тот ли джамадар, у которого дочка сбежала?
– Почем я знаю? – ответила я, но в душе глубоко огорчилась: «Как неприятно! Значит, люди еще не забыли об этом!»
– Джамадаров ведь и раньше было несколько человек, да и теперь не один служит, – пояснил гость. – Но до восстания освещением и всем прочим ведал тот самый.
– У него, я знаю, был сын.
– А сына-то вы где видели?
– В тот день он был вместе с отцом. А что это его сын, я догадалась не спрашивая. Такое сходство редко встречается.
– Джамадар умер еще до восстания. Теперь сын занял его место.
Желая перевести разговор, я задала ему еще два-три вопроса о том о сем. Гость попросил меня прочитать что-нибудь из марсий. Я прочла два отрывка, и чтение мое очень понравилось ему. Было уже поздно, и он удалился.
Известие о смерти отца меня очень опечалило. Всю ночь я проплакала, а весь следующий день меня неудержимо тянуло пойти повидать брата.
Через два дня я получила приглашение выступить на свадьбе. Пришла в указанное место, – как оно называлось, не помню, – смотрю: перед домом растет громадный старый тамаринд, а под ним стоит полотняный шатер. Народу собралось множество, но все это были люди простые, а вокруг шатра под навесами расселись женщины.
Первое выступление началось около девяти часов и продолжалось почти до двенадцати. Чем больше я всматривалась в окружающее, тем сильнее овладевало мною какое-то тревожное чувство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72