белая короткая кофточка обтягивала стан, лишь чуть прикрывая пояс красных шаровар; в ушах было только по небольшой сережке с яхонтом, в носу сверкал бриллиант; шею и лодыжки обнимали золотые обручи; на запястьях были гладкие золотые браслеты, немного ниже локтей – другие браслеты с девятью разными драгоценными камнями в каждом. Красота бегам, простота ее одежды, изящество украшений – все это сразу бросилось мне в глаза, и я оцепенела от восхищения. Я не могла оторвать взгляда от бегам, так что ей поневоле пришлось любоваться моей посредственной внешностью; но, поверьте, она ни на миг не отвернулась и все время смотрела на меня. Так мы сидели, не сводя глаз друг с дружки. У меня на языке вертелся вопрос, но задать его не представилось удобного случая – ведь мы были не одни, Зa спиной у бегам стояла женщина, которая обмахивала ее опахалом; перед нею – две других: одна с серебряным кувшинчиком в руках, вторая – со шкатулкой. Долгое время бегам не заговаривала со мною, а я не смела и слова вымолвить.
Наконец она прервала молчание.
– Как тебя зовут? – спросила она.
– Умрао-джан, – ответила я, сложив руки.
– Ты из Лакхнау родом?
Этот вопрос застал меня врасплох. Ответить на него было нелегко, особенно в тот миг. Если бы я соврала, сказав, что я родом из Лакхнау, то уже никогда не посмела бы спросить ее о том, что меня мучило. Признаваться, что я родилась в Файзабаде, тоже не следовало – я раскрыла бы свою тайну. Поэтому я, подумав, сказала:
– В Лакхнау я воспитывалась.
Но тут же сообразила, что это не выход. Ведь следующий же вопрос мог снова поставить меня в тупик. Мои опасения оправдались, – бегам-сахиб сразу спросила:
– Значит, ты родилась не в Лакхнау?
Я не знала, что на это ответить, и, сделав вид, будто не расслышала, немного помолчала, потом, чтобы перевести разговор на другое, спросила сама:
– А ваша милость из Лакхнау?
– Когда-то я жила там, а теперь обосновалась в Канпуре, и он заменил мне родину.
– Мне бы тоже хотелось остаться здесь навсегда.
– Почему?
Ответить на это было не менее трудно. Пришлось что-то придумать, и я сказала:
– Рассказывать об этом – только понапрасну утруждать ваш слух. О таких вещах лучше не говорить. Есть причины, по которым мне не хочется возвращаться в Лакхнау.
– Ну что ж, не рассказывай. Но навещай нас время от времени.
– Как не навещать! Мне уже сейчас не хочется уходить отсюда. Ведь вы отнеслись ко мне так приветливо! А этот сад, этот простор!.. Кто, увидев все это хоть раз, не захочет увидеть снова? А для слабой женщины это место, должно быть, лучше всяких лекарств.
– Ой-ой! Как понравилась тебе наша глушь! – воскликнула бегам. – Но ведь здесь даже человечьим духом не пахнет; мы одни перед господом богом. Город далеко. Понадобится что-нибудь купить, пошлешь человека с утра, а вернется он только к вечеру, Тьфу, тьфу! Как бы шайтан не услышал! Ведь заболей кто-нибудь – пока дождешься врача из города, больному, чего доброго, и конец придет.
– У каждого свой вкус, ваша милость, – возразила я. – А вот мне здесь нравится. Я уверена, что, доведись мне тут жить, ничего бы мне не понадобилось. А что до болезней? Кто же будет болеть в таком чудесном месте?
– Я тоже так рассуждала, когда впервые попала сюда, – сказала бегам. – Но уже через несколько дней поняла, что горожане тут жить не могут. В городе тысячи разных удобств; да дело и не только в них. С тех пор как наваб-сахиб уехал в Калькутту, я по ночам глаз не смыкаю от страха. Хоть у нас, слава богу, есть стража, привратники, слуги – вот и сейчас мужчин больше десятка наберется, женщины-то не в счет, – а все-таки страшно. Подожду еще несколько дней, и если наваб не приедет, сниму себе помещение в городе.
– Простите, но вы чересчур впечатлительны, – сказала я. – Гоните прочь эти мысли. Если поедете в город, сами увидите, каково там сейчас. Жарища невыносимая, да к тому же еще болезни, избави нас от них, боже!
Пока мы беседовали, пришла нянька с ребенком. Мальчику – сохрани его бог! – было три года. Он был прехорошенький, весь беленький-беленький, щебетал нежно, как птенчик. Бегам посадила ребенка к себе на колени, немножко с ним поиграла и уже хотела было вернуть его няньке, по я протянула руки и взяла его. Я долго ласкала дитя, потом отдала его няньке.
– Раньше я, пожалуй, и не решилась бы прийти к вам запросто, – возобновила я прерванный разговор, – но теперь обязательно приду полюбоваться на молодого господина.
– Приходи непременно, – улыбнулась бегам.
– Обязательно, обязательно явлюсь к вам, – повторила я. – Только напрасно вы меня приглашаете так любезно; а вдруг я начну бывать у вас до того часто, что стану вам в тягость?
Потом у нас пошли разговоры о разных разностях. Бегам очень хвалила мое пение. Но вот пришла служанка и доложила, что кушать подано.
– Пойдем поедим, – предложила бегам.
– С удовольствием, – ответила я.
Бегам поднялась, я тоже встала. Она взяла меня за руку и обратилась к остальным женщинам:
– Подождите нас. Мы поужинаем и придем сюда опять.
– Здесь сейчас так хорошо, что не хочется уходить, – сказала я. – Но как вам будет угодно.
– Так что же, приказать подать сюда?
– Не стоит! Поедим и вернемся.
Тогда бегам спросила у одной женщины:
– Люди, что приехали с нею, накормлены?
– Накормлены, – ответила та, сложив руки.
– Тогда отпустите их. Второе выступление я отменяю. Умрао-джан уедет домой попозже, после ужина.
Мы с бегам направились к дому. Впереди шла служанка с фонарем. По дороге бегам тихонько шепнула мне на ухо:
– Мне надо с тобой о многом поговорить, но сейчас нельзя. Завтра я буду занята.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72