– Я потому говорю, что дорога здесь неспокойная, – пояснила Насибан. – Разбойники шалят, вот люди и перестали по ней ездить. Тут есть глухое место, где уже сотни людей ограбили, а дорога в Уннао проходит как раз там. Вас всего трое – двое мужчин и женщина. А у тебя драгоценности на руках и на шее. Подумай, что с тобой будет? Ведь разбойники даже целые караваны грабят.
– На все воля судьбы, – отвечала я.
– Ну и бесстрашная же ты! – сказала Насибан.
– Что поделаешь!
Потом заговорили о том о сем. Передавать этот разговор нет нужды, да я и не помню, о чем мы болтали. Под конец я спросила Насибан:
– А ты сама куда едешь?
– Я выехала на поборы.
– Не понимаю, – удивилась я.
– Ты что, не знаешь, что такое поборы? Какая ж ты танцовщица?
– Сестрица, – сказала я, – откуда мне знать? Это про нищих говорят, что они побираются.
– Пусть кто другой побирается! – рассердилась Насибан. – Спроси-ка меня, – я тебе растолкую, побираются танцовщицы или нет. Что им, у себя дома плохо живется, что ли?
– Да, но я все-таки не понимаю, что же называют поборами?
– Раз в год мы выезжаем из дому и отправляемся по деревням, – объяснила Насибан. – Останавливаемся у богатых людей, и каждый дает нам сколько может по своим средствам. Кое-где мы выступаем, кое-где нет.
– Вот это и называют поборами?
– Да. Теперь поняла?
– А сюда ты тоже приехала к какому-нибудь богачу? – спросила я.
– Недалеко отсюда замок раджи Шамбху Дхьяна Сингха. К нему я и приехала. Раджа-сахиб получил шахский приказ истребить разбойников, и сейчас он в отъезде. Я прождала несколько дней, потом соскучилась и приехала сюда. В двух косах отсюда есть деревушка Самариха; в ней живут одни только танцовщицы. В этой деревне у меня тетка, я к ней завтра поеду.
– А дальше куда?
– Подожду здесь. Когда раджа-сахиб вернется, опять съезжу к нему. Тут много других танцовщиц – тоже его дожидаются.
– Значит, раджа-сахиб любит смотреть, как танцуют?
– Раньше очень любил.
– А теперь нет?
– Он взял себе танцовщицу из Лакхнау и с тех пор на нас и глядеть не хочет.
– Как зовут эту танцовщицу? – осведомилась я.
– Не помню, а видать ее я видала, – сказала Насибан. – Такая белая-белая! Очень хороша и лицом и всем прочим.
– Наверное, и поет хорошо?
– Ну нет, певица она никудышная, да и танцует неважно. Но раджа все равно влюбился в нее без памяти.
– А как давно она здесь появилась, эта танцовщица?
– Да, пожалуй, с полгода прошло, – ответила Насибан.
Ночью я рассказала Файзу Али о том, что на дороге небезопасно.
– Не беспокойся, – промолвил он. – Я принял меры.
18
На следующий день мы выехали с постоялого двора в Лалгандже на рассвете. Повозка Насибан следовала за моей. Файз Али ехал верхом, а мы с Насибан болтали по-вчерашнему. Довольно скоро подъехали к Самарихе. Насибан издалека показала нам эту деревню. По обеим сторонам дороги тянулись поля. Какие-то молодые женщины поливали посевы; другие уже собирали урожай. У колодца здоровая крепкая женщина в дхоти погоняла пару быков, которые тащили вверх на канате большой бурдюк с водой. Другая женщина подтягивала бурдюк, когда он был поднят до края колодца, и выливала воду в канавку. Насибан сказала, что все это деревенские танцовщицы. «Ну и ремесло! – подумала я. – Ведь они вдобавок ко всему прочему еще трудятся, и труд у них нелегкий, даже для мужчин. Так для чего они стали танцовщицами? Они даже с виду простые деревенские бабы, точь-в-точь разносчицы кизяка, торговки простоквашей, молочницы, что приходят в Лакхнау из окрестных деревень».
Здесь Насибан с нами распростилась. Примерно двумя косами дальше начался спуск. Повсюду здесь виднелись ямы и большие пещеры, а впереди поблескивала река. С обеих сторон дороги вдаль уходили ряды деревьев с толстыми стволами. Солнце стало припекать – было, должно быть, уже около девяти часов. На дороге, кроме нас, не было ни единого путника; царила полная тишина. У самой реки Файз Али подхлестнул своего коня, и мы сразу же отстали от него. Несколько раз он мелькнул где-то вдалеке, потом на время скрылся из виду и появился уясе на том берегу.
Моя повозка по-прежнему двигалась к реке. Возчик погонял лошадь, а конюх умчался следом за Файзом Али, так что мы с возчиком остались одни. Вдруг вижу, впереди появились люди: десять – пятнадцать человек, с виду – крестьяне. Они бежали к нашей повозке. «Помилуй, боже!» – воскликнула я в душе. Не прошло и минуты, как они нас окружили. У всех из-за пояса торчали сабли; ружья они держали наготове, и ружейные фитили уже дымились.
– Стой! – крикнул один из них возчику. – Кто в повозке?
– Проезжающая из Барели. Наняла меня до Уннао, – ответил возчик.
– Стой!
– Зачем останавливать? Эта госпожа едет к самому Хану-сахибу.
– А мужчин при ней нет?
– Ускакали вперед. Должно быть, вернутся.
– Высаживай ее из повозки!
– Отдерни занавеску и тащи ее! – вмешался другой. – Это ведь шлюха. Чего с ней нянчиться!
Один человек вышел вперед, сорвал занавеску и высадил меня из повозки. Трое других обступили меня. В это время со стороны реки поднялось облачко пыли и послышался конский топот. Вскоре я различила впереди коня Файза Али. За ним скакало еще десятка полтора всадников. Разбойники дали по ним залп из ружей – и двое всадников упало, – потом выхватили сабли из ножен. Всадники были уже совсем рядом; они тоже обнажили клинки, взметнулось несколько рук и троих разбойников ранили. У их противников был ранен еще один человек. Разбойники бросились бежать кто куда.
Когда они скрылись из виду, я снова села в повозку. Раненого перевязали и усадили вместе со мной. Повозка тронулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72