– воскликнул Хадсон. – Вам плохо? Вы нездоровы? Позвольте…
– Нет-нет, – проговорил Питер с натугой, – все в порядке. Со мной все хорошо.
Он нашел в себе силы встать и слегка поклониться хозяину комнаты.
– А теперь, сэр, прошу прощения. Мне уже пора.
– Да, Стоун, да. Я был рад, что вы задержались у меня немного, хоть вас и не назовешь разговорчивым собеседником.
– Да, сэр, всего хорошего.
Зажав под мышкой свой неизменный поднос, Питер плотно закрыл за собой дверь и направился в библиотеку, убедиться, что в его отсутствие ничего не случилось. Он шел длинными коридорами дома Гроули и думал: «Славно мы с Хадсоном помолчали. Его политические атаки сразу погасли, когда он вспомнил что-то свое, настоящее. И его молчание помогло мне одолеть собственные страдания».
«Она медлит, – думал он. – А зачем? Что она выжидает? Всерьез принимать мысль о том, что Эмили ко мне испытывает какие-то чувства, не приходится. Что же тогда ею движет? Зачем она преподносит мне все новые и новые испытания? Что это за садизм такой с ее стороны?»
Питер не обратил внимания, что он невольно судит поступки Эмили только со своей точки зрения. Угнетенный сознанием, что теряет ее, он ничего не чувствовал и не замечал вокруг, и не сразу до его слуха донеслось легкое постукивание каблуков за стеной.
– Мистер Стоун!
– Да? – он попытался изобразить на своем лице как можно более безучастное выражение.
– Не надо принимать близко к сердцу ничего из того, что я сказала вам накануне. Я глупо себя вела сегодня. Эти полисмены…
– Мисс Томпсон. Ничего из того, что вы мне сказали, я не принял близко к сердцу. Вообще, я с трудом припоминаю, чтобы вы мне что-нибудь говорили.
– Это было глупо…
– Извините, у меня не было времени внимательно слушать вашу пустую болтовню, – он уже полностью овладел собой. – Я предложил бы вам как следует отдохнуть. Ложитесь спать, мисс Томпсон. Спокойной ночи.
Из последних сил стремясь выдержать взятый бесстрастный тон, Питер резко повернулся и, толкнув первую попавшуюся дверь, вошел в нее.
Эмили глядела ему вслед, подбородок ее дрожал, а руки механически комкали платок. «Нет, – в отчаянии думала она, – это не человек. Это какой-то автомат, тупой бесчувственный комод! Пусть он провалится в тартарары, там его место. Никогда, никогда этому чурбану не понять ее. Как она ошиблась, как можно было так ошибиться в человеке?!»
Питер захлопнул за собой дверь и, прислонившись к ней спиной, остановился, пытаясь успокоить дыхание. Он помотал головой, выразив себе глубокое возмущение столь бурной реакцией собственного сердца на присутствие Эмили. Когда он пришел в себя, то обнаружил, что стоит на площадке внутренней лестницы, ведущей в подвальный этаж. Щелкнув выключателем, Питер стал медленно спускаться по ступеням.
Подвальная часть дома состояла из множества низких сводчатых коридоров, настолько запутанных, что до крайности взволнованному Стоуну нелегко было найти дверь в тот погреб, где хранились старинные вина. Мысль об этом родилась в голове у Питера тотчас, как он сообразил, где находится. Пугающее безмолвие царило во всех этих подземных помещениях и звуки шагов, приглушенные многолетней пылью, эхом отзывались по мрачному лабиринту подвала.
Наконец, за очередным поворотом Питер увидел знакомую кованую дверь. Еще один щелчок, глухой лязг отодвигаемого тяжелого засова, и глазам его открылась картина винных погребов. В сводчатых глубоких нишах горками лежали запыленные, тускло поблескивающие сквозь паутину и плесень, бутылки с винами. Он не собирался смаковать, а хотел напиться, поэтому, не разбирая надписей на простенках, взял с ближайшего стеллажа верхнюю бутылку, ощутив в ладони бархатную пыль и многолетний холод стекла. Стоун излишне резко повернулся, его вялые пальцы скользнули по запыленному горлу тяжелой бутылки, фляга выскользнула и с тупым звоном раскололась о плиты пола. Темное маслянистое пятно стало быстро растекаться, увлажняя и пропитывая толстый слой пыли в стыках плит. Красная жижа под ногами, холод подвала и запыленные бутылки, похожие на сложенные минометные снаряды, живо напомнили Питеру другие времена и проблемы.
В конце тридцатых годов патриотическая истерия, изо всех сил подогреваемая прессой, уже называла немцев не иначе, как только «грязными трусливыми бошами, а солдат ее величества исключительно «бесстрашными героями» и «достойными сыновьями Британской Империи». Лорд Гроули давно пережил крайне болезненное поражение в борьбе за всеобщий мир в Европе, убедился, что с «грязными бошами» договориться невозможно, и теперь тяжело привыкал к мысли о войне. Между тем война растекалась во все стороны, подминая под себя все новые страны и народы.
Высший накал патриотических призывов пришелся на момент высадки союзных войск в Нормандии, где они сразу получили крепкий щелчок по носу. Но «машина» уже вертелась на максимальных оборотах, и газеты захлебывались патриотическими восторгами: «…Наша страна навеки покроется позором, предаст свое мужество и отречется от уроков истории, если ограничится тем, что останется дома охранять свои берега от маловероятного вторжения и уклонится от долга, призывающего на поле брани показать доблесть и беззаветную храбрость, которые отличали наш народ на всем протяжении его истории!»
Сэр Джеймс понемногу приходил в себя после провала роли миротворца и подыскивал занятие достойное и созвучное времени. Размеренная и спокойная жизнь Гроули-холла изредка нарушалась небольшими приемами. Но когда западный фронт, спотыкающийся и умывающийся кровью, стал реальностью, лорд Гроули принял живое участие в снаряжении Девонширского полка, входившего в королевский экспедиционный корпус.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97