Он делал это, чувствуя, что совершает неслыханную дерзость, но разве мог он поступать иначе? В жизни он был вице-президентом огромной корпорации, человеком команды, и вдруг превратился в аккомпаниатора. Он никак не мог примирить в себе эти два качества. Ничего подобного он никогда не мог себе даже вообразить.В четверть восьмого начинались гаммы. В первое утро люди в это время продолжали спать. Пьетро Дженовезе спал под роялем, и когда молоточки стали ударять по струнам, ему пригрезилось, что звонят колокола собора Святого Петра. Никто не возражал. Наступало время работы. И так уже слишком много времени было потрачено на сон, на бессильные слезы в подушку или на смотрение в окно. Теперь у них имелись музыка и аккомпаниатор. Роксана Косс попробовала голос на «Джанни Скикки» и нашла, что с ним все в порядке.– Мы тут гнием, – еще за день до начала репетиций сказала она господину Осокаве с помощью Гэна. – Мы все. С меня достаточно. Если кому-нибудь приспичит меня пристрелить, то пусть он это сделает во время пения.Таким образом, господин Осокава знал точно, что она находится в безопасности, потому что, пока она поет, ее никто не посмеет пристрелить. По совместительству они все оказывались в безопасности и поэтому с удовольствием подтягивались к роялю и слушали.– Отойдите назад, – командовала Роксана и указывала рукой, куда им следует отойти. – Мне нужен воздух.Первое произведение, которое она исполнила в то утро, была ария из «Русалки», та самая, которая, насколько она помнила, была заказана ей господином Осокавой на день своего рождения. Это было еще до того, как она с ним познакомилась, еще тогда, когда она вообще ничего не знала о жизни. Теперь она тоже полюбила эту историю о духе воды, который жаждал стать женщиной, держать своего возлюбленного в настоящих объятиях, вместо того чтобы убивать его в холодных объятиях волн. Раньше она пела эту арию почти на каждом своем концерте, но без всякого соучастия, без всякого сочувствия или понимания, которое появилось у нее в то утро. Господин Осокава услышал эту разницу в ее голосе, и на его глаза навернулись слезы.– Она поет по-чешски так, словно это ее родной язык, – прошептал он Гэну.Гэн кивнул. Он был далек от того, чтобы отрицать красоту ее пения, теплоту и кантиленность ее голоса, которые так прекрасно подходили к водянистой природе Русалки, но не счел нужным указывать господину Осокаве, что эта женщина ни слова не знает по-чешски. Она вкладывала чувство в каждый звук, но все вместе эти звуки совершенно не складывались в узнаваемые слова. Было совершенно очевидно, что она воспроизводит лишь звучание слова и воспевает скорей свою любовь к Дворжаку и саму эту историю, известную ей по переводу, а чешский язык как таковой остается для нее совершенно незнакомым и проходит мимо ее сознания без всякого узнавания. Разумеется, тут не было никакого преступления. Да и кто, кроме Гэна, мог об этом догадаться? Среди заложников не было ни одного чеха. Роксана Косс пела по утрам строго в течение трех часов, а потом иногда еще раз после полудня, если чувствовала себя в голосе, и в эти часы никто даже не помышлял о смерти. Все думали только о ее пении и ариях, об упоительной красоте ее верхних регистров. Очень скоро дни разделились на три состояния: на предвкушение ее пения, на удовольствие от ее пения и на воспоминания о ее пении.Хотя, по-видимому, власть ускользала из рук командиров, они как будто этому не препятствовали. Теперь полная безнадежность их предприятия казалась им не столь нестерпимой, и в течение нескольких ночей они спали почти спокойно. Командир Бенхамин продолжал отмечать дни на стене в столовой. У них появилось больше времени, чтобы сосредоточиться на переговорах. Между собой они разговаривали так, словно пение являлось частью их плана. Оно успокаивало заложников. Дисциплинировало боевиков. И к тому же оказало удивительное воздействие на несущийся из-за стены грохот. Можно было констатировать с полной определенностью, что беспрерывное рокотание громкоговорителей прекращалось в ту же минуту, как только она открывала рот, разумеется, при открытых окнах, а через пару дней после начала репетиций громкоговорители замолкли вообще. В такие часы улица, очевидно, представляла собой любопытное зрелище: забитая народом, среди которого никто не кашлял и не грыз чипсы, но все тянули шеи, чтобы лучше расслышать тот голос, который они в лучшем случае слышали в записях и во сне. Это был ежедневный концерт, который устраивали для них командиры, и все потихоньку начинали верить в лучший исход трагедии. Подарок народу, развлечение военным. В конце концов, они не зря ее похитили.– Мы заставим ее петь еще больше, – размышлял вслух командир Гектор, развалясь под балдахином обширной кровати в одной из нижних гостевых спален и положив ноги в башмаках на светлое шелковое покрытое затейливой вышивкой одеяло. Бенхамин и Альфредо сидели в это время в креслах, обитых материей в огромных розовых пионах. – Почему бы ей не петь в день по крайней мере на два часа дольше? А мы так распределим ее концерты, что всех этих вояк погонят прочь.– Мы также укажем ей, что надо петь, – вторил ему Альфредо. – Она должна петь по-испански. Весь этот итальянский сумбур совершенно ни к чему. Кроме того, я считаю, она может пропеть наши требования.Но командир Бенхамин хоть и поддался на время этим заблуждениям, но прекрасно понимал, что именно они должны быть благодарны Роксане Косс за все, что она сейчас делает.– Я не думаю, что нам надо ее о чем-то просить, – сказал он.– Мы и не собираемся ее просить!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117