Лучше быть подальше, а то убью ведь его, видят боги, убью.
Наконец, купец отыскал свою повозку. У переднего колеса, завернувшись в плащ, спал возница. Луна освещала его бородатое лицо, на лбу выступил пот. Сумукан-иддин заложил руки за спину и с минуту смотрел на мидянина, О боги, ведь когда-то он командовал гоплитами, был уважаемым человеком, и, доведись им встретиться тогда, они говорили бы на равных. А теперь Кир стал рабом и валяется на земле, как скотина. Вот она, правда и справедливость жизни – все, что считаешь неприкосновенным, своим, может исчезнуть в мгновение. Воистину мы игрушки в руках богов. Он сплюнул и позвал возницу:
– Кир.
Мидянин не шелохнулся. Сумукан-иддин задрал голову. Воздух вокруг луны будто кипел, и почудилось купцу, будто по небу идет бык с загнутыми рогами. Ах, Син, мудрое божество, чтят тебя и любовники, и убийцы. Сумукан-иддин мыском сапога ткнул возницу в плечо.
– Кир, старая сова, ты смеешь лежать, когда господин твой стоит перед тобой. Поднимайся!
Цепляясь за колесо, возница встал и, опершись на повозку для лучшей устойчивости, взглянул на купца. Правый его глаз был совершенно бел, как у демона, в левом плавился зеленоватый блик.
– Запрягай, поедем домой.
– Так ведь ночь, – возразил Кир.
– Так и что с того? Колеса отвалятся или мулы сдохнут? Чтоб сейчас же было готово!
Кир поклонился и хотел уже заняться делом, как Сумукан-иддин заревел:
– А ну, постой! Ты же пьян, скотина!
– Да нет, господин, с чего пьяным быть?
– Врешь, врешь! – прокричал купец. – Я тебя знаю. Что ж ты врешь, собачий сын, у мидян это ведь считается позором.
– Точно так, господин, – сказал Кир. – И я так считал, когда был мидянином.
Сумукан-иддин сглотнул, погрозил ему кулаком.
– Гляди у меня. Продам на рудники. Так ты что ж, не выпил за счастье моей дочери?
– Самую малость. Если бы наливали…
– Как?! – Сумукан-иддин оторопел. – Как? Не скупы ли живущие в этом доме?
На шум прибежал заспанный слуга из дома Набу-лишира. Он испуганно кланялся купцу, не понимая, что происходит. Сумукан-иддин сложил на груди руки, перстень зловеще сверкнул.
– Если людей моих не уважают здесь, так, выходит, и меня. Неси амфору вина, самого лучшего, что гостям подавали, неси для моего раба.
Слугу как ветром сдуло, а Сумукан-иддин кричал ему вслед:
– Я вам покажу, я вам всем покажу!
Мулов впрягли, ворота растворили, и с грохотом и звоном повозка выкатилась наружу, поднялась по пандусу на широкую панель и направилась к центру города, за которым лежала трапеция квартала Обитель жизни.
Сумукан-иддин ехал домой. Хмель прошел. Теперь он злился на себя за эту бессмысленную перепалку с возницей, крик во дворе. Без сомнения, об этом доложат Набу-лиширу. И к лучшему. Пусть судья знает, что ему ненавистен его дом. Но Иштар-умми, должно быть, хорошо там. Уже не его девочка, а чужая жена станет хозяйничать и рожать детей своему мужу. Сумукан-иддин застонал. Счастливы те отцы, для которых свадьба дочери – праздник. Он же, как шакал, воет в одиночестве.
Все как-то само собой сложилось в причудливую комбинацию. Наверное, так и должно быть, никто ни в чем не виноват. Вот только дочь он потерял. А что Сумукан-иддин мог сделать? Старый эгоист, безумец, едва не погубил ее.
Мулы, всхрапывая, стали. Кир закричал, с визгливым скрипом раскрылись ворота, и повозка, постукивая на камнях, въехала во двор. Тотчас зашумели, забегали; заметались зажженные светильники. Сумукан-иддин сошел на землю и тихо сказал Киру:
– Сними с повозки все это тряпье. Глаза бы мои не видели.
В дверях его встретила Сара с лампой в руке и оранжевым отсветом в испуганных глазах.
– Что смотришь? – спросил Сумукан-иддин. – Не ждала?
– Не думала, что приедешь сегодня, господин. Там еще будут праздновать.
– И пускай празднуют, – ответил Сумукан-иддин хмуро. – А я вот вернулся, не могу спать в чужом доме. Ты, я вижу, тоже не рядом с госпожой.
– Иштар-умми отпустила меня. Сказала, что хочет вступить в новую жизнь без няньки.
– Так и сказала? – Сумукан-иддин усмехнулся. – Девчонка.
Он вошел в дом, Сара – за ним, держа лампу в онемевших пальцах. Дом, еще пять минут назад спавший, отзывался на присутствие хозяина: были зажжены светильники, слышались приглушенные голоса слуг, звон ключей.
– Приказать подавать ужин? – спросила Сара и не узнала своего голоса.
– Нет. Сыт. – Сумукан-иддин повернулся на пятках. – Пусть приготовят ванну.
– Слуги как раз занимаются этим, – сказала она.
Сумукан-иддин прищурил глаза. Она была в длинной льняной рубашке, без единого украшения, матовая кожа мерцала в испарине, – ночь была душная, сухая – короткие завитые волосы растрепаны. Он коснулся пальцами ее лба, отодвинул упавшие пряди, волосы на висках были влажные. Она глядела на него, потом медленно отвела взгляд. Сумукан-иддин засмеялся.
– Женщина, – проговорил он. – Вот что удивительно, Сара, на любом языке слово это звучит как заклинание. Возьми, – он снял с мизинца перстень. – Мой тебе дар.
Он держал драгоценное кольцо на раскрытой ладони, и она забрала его.
– Надень лучшее платье, пусть рабыни уберут твои волосы жемчугом. Сегодня ты – царица. Я хочу видеть тебя такой. В купальне хватит места для двоих, вот увидишь.
Сколько лет Сара жила в его доме, он не замечал ее. Не думал о ней вообще. В те далекие, счастливые годы жена Сумукан-иддина была зеркалом мира для него, потом ее заменила Иштар-умми. Но в последние недели, когда опасность утратить дочь стала реальной, рабыня-аравитянка вдруг перестала быть невидимкой, неожиданно Сумукан-иддин увидел, что перед ним красивая женщина.
Мысль, что после замужества Иштар-умми уже не будет тесной связи с дочерью, что он замкнет двери личного мира, выбросив все ключи, и останется в гулкой пустоте самого себя и рядом не окажется близкого человека, раздражала его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79