Ах, Сара, не будь ты рабыней… – и она расхохоталась, глядя, как нахмурилась ее служанка.
– Спусти на лицо покрывало, – строго сказала Сара.
– Вот еще! Я пока не замужняя женщина!
– Но и не публичная! А стараниями твоего отца скоро ты выйдешь замуж.
– Ну и длинный же у тебя язык! – огрызнулась Иштар-умми.
– Куда мы пойдем? – сухо поинтересовалась служанка.
– А я разве не сказала? Мы отправимся в целлу.
– Зачем это? – насторожилась Сара.
– Я хочу поговорить с богиней. Скажу тебе правду, Сара, я хочу любить, хочу, чтобы Иштар помогла мне. Я буду просить ее об этом. Я не против замужества, но хочу выйти по любви.
– Хорошо, что твой отец тебя сейчас не слышит. Разговаривая, они шли по неширокой улице жилого квартала с непрерывными оштукатуренными стенами, кое-где разделенными нишами и выступами. Тротуар постепенно поднимался, но женщины легко взбегали по разогретым на солнце ступенькам, отшлифованным тысячами ног.
Здесь было сравнительно тихо, попадались навстречу рабыни с кожей цвета олив, обремененные корзинами со снедью и кувшинами с питьевой водой. Мелкие торговцы ехали верхом на навьюченных осликах. Копыта звонко стучали по плитам, которыми была вымощена улица. Один торговец предложил Иштар-умми с лотка засахаренную грушу, и девушка, не замедляя шага, взяла ее. Сара отдала торговцу мелкую монету и бросилась догонять госпожу.
Они шли быстро. Одна улица сливалась с другой, плавно перетекая в третью, образуя почти прямую линию с непрерывной неровной тенью от противоположной стены и шапками финиковых пальм, растущих во внутренних дворах домов.
Наконец женщины вышли в сад, примыкающий с одной стороны к самому Евфрату. Близился месяц нисанну, природа вступала в пору обновления, и сад пестрел цветами и источал дурманящие ароматы. Где-то в отдалении слышались голоса – рабы занимались искусственным оплодотворением финиковых пальм.
Мужские метелки заботливо вкладывались в женские соцветия «древа жизни». Цвели гранаты, инжир, белой пеной вскипали грушевые деревья.
По узкой тропе Иштар-умми вышла к каналу, пересекающему сад. Здесь, в небольшой, отведенной в сторону заводи, цвели лотосы. Лилии и розы подставляли небу свои раскрытые чаши, и солнце наполняло их с избытком теплом и светом.
Девушка села прямо на траву в тени пальмы, прислонившись спиной к ее шероховатому стволу. Темные глаза вавилонянки полнились загадочным сиянием. Она о чем-то напряженно думала, но мысли ее были приятны.
Сара наслаждалась покоем этого места, блеском воды в канале, дыханием цветов. Небо было необыкновенно яркое, синее, такое, что и смотреть нельзя – слишком сильно искушение обрести крылья. Она ступала босыми ногами по траве, чувствуя ее мягкость.
– Знаешь, Сара, здесь так хорошо, что хочется умереть, – внезапно нарушила молчание Иштар-умми.
Аравитянка встрепенулась.
– Странно слышать такие слова из твоих уст, – отвечала она. – Мир прекрасен до слез, а жизнь так быстротечна. В твои годы, кажется, что дорога длинна, на самом деле, это не так. Вот, смотри, мне уже сорок, а я помню дни, когда была такой, как ты теперь, так же отчетливо, словно и не истекли десятки лет.
– Да? И много у тебя было счастья?
– Было много радости. Я любила свой дом.
Иштар-умми отвернулась, закрыла глаза: Так обострялись все звуки и запахи. Так можно было просто молчать и думать, но Сара продолжала:
– Я часто думаю о доме. Моя семья погибла. Может быть, там кто-то и остался из родни, а кто-то живет в Вавилонии. Вот только места юности притягивают, и ничего с этим не поделаешь. Увижу ли я когда-нибудь Иерусалим, развалины храма? Наверное, нет.
Она покачала головой, сорвала с ветки цветы граната.
– Так что не спеши к ночным богам. Царство Нергала не чета верхнему миру, и его дворец куда беднее Этеменанки. Поднимись, я украшу твою голову цветами.
Иштар-умми прижала прохладные пальцы Сары к своим вискам. От женщины пахло кипарисовым маслом, ее короткие завитые волосы придерживала белая лента, светились ожерелья на полной шее. Раздался отдаленный взрыв смеха, веселые голоса что-то выкрикивали. Зазвучала песня. Пел молодой раб, ему в такт прихлопывали.
– Если бы была жива твоя мать, она бы порадовалась твоей красоте, – сказала Сара, глядя девушке прямо в глаза.
Иштар-умми поджала пухлые губы:
– Да, была бы жива, если бы не этот пятый ребенок, который забрал себе ее жизнь!
– Ты несправедлива. Они ушли вместе.
– Да. Но этого не должно было случиться!
– Боги решают за нас, – вздохнула Сара и направилась к ограде, едва видневшейся сквозь зеленое кипение листвы.
Покинув сад, женщины шли молча. Воспоминание о матери расстроило Иштар-умми. Девушка думала о прежних днях, о счастье находиться рядом с матерью, о ее глазах, все видящих и понимающих, о ее последней беременности. Пятого ребенка она носила тяжело, все время болела, страшно осунулась и подурнела. На самом деле (уже позднее кто-то сказал Иштар-умми) у нее когда-то умерло трое детей, и значит, эта беременность была восьмой.
Воспоминание о матери вернуло ее в детство, где чистым светом сияла любовь, и не было ни слез, ни потерь. Сара шла, склонив голову. Она тоже о чем-то думала. Губы ее иногда шевелились, точно женщина шептала молитвы. Но делиться своими мыслями с госпожой она не собиралась.
Близилась главная улица квартала. Гул сотен голосов приближался, и звучал точно хор неприкаянных душ. Кричали животные; торговцы во все горло расхваливали свой товар, до испарины торговались с покупателями. Повсюду сновали рабы с тюками, их обнаженные тела пекло солнце. За тростниковой стеной слышался стук молотка каменотеса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79