Быть может, это был лишь сон, который рано или поздно растворится в перспективе памяти? И может быть там, в этом мрачном подземелье Жанна начала свою подлинную жизнь, жизнь, уготованную ей самой судьбой?Звездный полог небытия, черный и холодный, подобно свитку разворачивался в ее душе, отбрасывая тень на воображаемое побережье, и под этим пологом исчезало улыбающееся дитя.Она идет по бесконечной лестнице, высеченной в розовом граните, вокруг скользят летучие мыши, и их кружение, похожее на черную вуаль, постепенно окутывает все беспросветным туманом. Наверху стоит Диагор и, смеясь, зовет ее. И она доверчиво поднимается к Полису-на-Скале, и восхождение это похоже на струение вод.Все существующее – сон! Сон! Уже не было больше стройного здания жизни, остались развалины, скатившиеся во мрак.Перед внутренним взором узницы внезапно поднялась давно забытая картина. Она идет с матерью за руку по мокрому песку, и следы их босых ног быстро наполняются морской водой. Море качается вперед-назад, и можно уснуть в этой колыбели. Мир наполнен туманом, легкой утренней дымкой, сквозь которую проходят едва теплые медные лучи встающего из глубины солнца, похожего на огромный цветок. Впереди анфилада синих причудливых скал, поросших редкой травой, великолепных в своей перспективе и мудром сосуществовании с морем. Из-под гранитной арки появляется белая лошадь с длинной расчесанной гривой, и сквозь дымку идет навстречу Жанне и ее юной матери, материализуется зеленый фургон, который скрипит и раскачивается. Проходя мимо, лошадь смотрит на Жанну круглыми зеркальными глазами и шевелит черными губами. Фургон оставляет глубокую колею, подползает волна, и колея заполняется водой, теплый ветер откидывает назад прекрасные волосы матери… Разочарование! Разочарование! Хрупкий солнечный мир, на который легла тень доминиканского замка. Глаза Клода, как два застывших озера, и его улыбка, тронутая тлением. Как жизнь может быть такой хрупкой? Воистину бог – великий шутник и великий философ.Она снова с неясной горечью жалела своих дней в Пти-Жарден.Граф больше не приходил к ней в темницу, но всегда молчаливой тенью присутствовал на допросах. Часто Гийом де Бриг, почтительно наклоняясь к его уху, тихо и неторопливо советовался с ним. Этьен де Ледред отвечал односложно, словно не понимая, что еще от него нужно, и почему его не оставят наконец в покое. Когда Жанна смотрела на графа, ею овладевало сострадание, в котором она сама нуждалась, и она думала, что этот могучий и угрюмый человек, который одним своим словом может превратить ее в пыль, любит и любит безнадежно… ведьму, юности которой коснется костер. Эта любовь делала его несчастным, ибо это была месть фортуны монаху Патрику, без сожаления осудившего на смерть многих еретиков.Когда узница и судья встречались взглядами, они краткое время глядели друг на друга, пытаясь понять чувства, таящиеся в глубине, и Жанна, как книгу, читала тайны сердца рыцаря. Она перестала стесняться своей внешности и ужасающей худобы, она знала, что он по-прежнему помнит ее иной. И его страдающие глаза говорили девушке, что он по-прежнему видит перед собой прекрасную грезу цветущего побережья, испещренного следами фламинго.Время шло. Жанна день за днем, обнаруживая недюжинную выдержку, проходила в дверь, за которой был коридор, после нескольких поворотов – винтовая лестница и коридор, упиравшийся в другую дверь.Она уже не боялась переступать порог зала, где ее ожидали чудовища, прикрывавшиеся распятием. Состав суда менялся лишь отчасти: бульдога сменяла жаба, иногда появлялся монашек, в профиль похожий на птицу, которая хочет пить.Ход допросов фиксировался. За низким столиком при тусклом свете зимнего дня скрипел пером старец с бельмом на глазу, делавшим его похожим на домового, или бледный отрок с перепачканными чернилами пальцами.Жанна Грандье равнодушно слушала инквизитора, порой его вопросы, лишенные логики, приводили ее в изумление. Отреклась ли Жанна от бога? С подписью было это отречение, или без нее? Получал ли дьявол от нее обязательства, и чьей кровью они были писаны? Когда и в каком обличье сатана являлся ей? Как это происходило? Пожелал ли он брака с ней или только разврата и распутства? Услышав подобный бред, который мог родиться только в воспаленном, пораженном горячкой мозгу, Жанна расхохоталась и сказала, что она девственница, ни с кем не распутничала и в браке не состояла. Инквизитор приказал подвергнуть девушку освидетельствованию, но Этьен де Ледред в бешенстве этому воспротивился.Сколько малых детей ею съедено? Где она их добывала? У кого были они взяты – или они были вырыты на кладбище? Как она их готовила – жарила или варила? Добывала ли она из таких детей сало, и на что оно ей? Сколько родильниц она извела? Как это делалось? Не помогала ли она выкапывать родильниц на кладбище? Кто еще в этом участвовал? «Наставление по допросу ведьм» Баденского земского уложения 1588 г.

Простаивая долгие часы пред кафедрой, Жанна не отводила глаза и улыбалась отрешенной, дрожащей улыбкой, подобной золотому лучу, а под сводами, покрытыми великолепными фресками, звучал монотонный скучный голос, и граф едва удерживался, чтобы не схватить де Брига за горло.Каждый допрос имел строго определенную тему и оригинальный узор, и белолицый, с кругами под глазами вампир-доминиканец умело сплетал свою сеть.Добровольно сознаться в преступлениях, ответить на безумные вопросы инквизитора могла только женщина, пораженная тяжелым недугом, шизофренией, восприимчивая к внушению извне, нервная, такая как Клодина, воображавшая себя ведьмой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33