Вдруг она остановилась, огляделась и прислушалась – ничего, лишь где-то очень далеко на стыках рельсов прогромыхал поезд. Женщина двинулась вперед, и Лазинский скорее угадал, чем увидел металлические бачки для мусора. Женщина приподняла крышку, и с глухим стуком один за другим в бачок упали два предмета. Крышка захлопнулась. Анна Голианова возвращалась. В саду она задержалась и посмотрела наверх: в окнах директора было темно, она отперла и снова заперла двери.
Лазинский ждал еще минут пятнадцать. Свет из витрины магазинчика на площади позволил разобрать надпись на банках: «Full cream condensed milk. Swiss made» – сгущенное молоко! Банки не распечатаны.
Около полуночи банки были уже у Шимчика. Лазинский молча положил их на стол и сказал:
– Допускаю, что кое в чем я заблуждался.
– В чем же? – Шимчик отхлебнул кофе.
– Голиан-таки перехитрил наших пражских коллег. Мне не ясно, зачем он назвал им Шнирке, хотя, возможно, поддерживал с ним постоянную связь.
– Из-за этих двух банок сгущенки?
– Товарищ капитан, в них, безусловно, что-то есть. Между прочим, я отправил на Боттову улицу Вебера, Анна Голианова банки не просто выбросила, не исключено, что за ними кто-нибудь явится.
– Уж не Шнирке ли?
Лазинский сел.
– Да.
– Не верьте в привидения, коллега. Чем быстрее вы поймете, что его здесь вовсе не было и что Голиана он не убивал, тем лучше. С Вондрой я говорил, доложил ваши соображения насчет западного экспресса. Вондра редко кого-нибудь хвалит, но о вас высказался положительно, сказал, что вы чрезвычайно проницательны. – Шимчик улыбнулся и приказал: – Ступайте с этими банками вниз, пусть их проверят, а сами возвращайтесь, я хочу сообщить вам кое-какие новости. И попрошу: принесите все магнитофонные записи, и в том числе запись вашего утреннего разговора с Голианом. Я пробуду здесь всю ночь, я и жену предупредил об этом.
Шимчик, сгорбившись, сидел за столом, перед ним чашка с неизменным кофе и «Фольксштимме», портфель погибшего инженера и пепельница, полная окурков. Настольная лампа освещала казенный чернильный прибор, зеленый сейф, кресла и секретер и красную дорожку ковра с распластавшейся керамической черепахой.
– Вот и я, – сказал Лазинский, – Храстек при мне открыл банки. В каждой было настоящее сгущенное молоко, а в нем пленка.
– Какая? – Шимчик выпрямился.
– Микропленка. Он побежал в лабораторию проявлять. Обещал сообщить, как только проявит. Что с вами, товарищ капитан? Вам плохо?
– Нет, нет, это пройдет, – ответил Шимчик. – Давайте по порядку.
Они разобрали разговор с Бауманном и прослушали магнитофонную запись вечерней беседы с Сагой.
– Рассуждая о причинах обмена Голианом квартиры, мы не должны забывать о том факте, что Ульрих сбежал за границу. Это может играть какую-то роль в данном деле, хотя и не обязательно. Однако во всем следует основательно разобраться, особого труда это не составит. Го-лиан, вернувшись из Мюнхена, попросился сюда, к нам. Ну, что ж, его право – хотел быть с сестрой, Анна к этому времени уже жила здесь, хотя и в полуподвале. Но если бы оказалось… Погодите, может быть, мы все узнаем сейчас же.
Он взял телефонную книгу и набрал номер. На другом конце провода ответил сонный женский голос. Шимчик назвал себя и попросил позвать к телефону мужа.
– Это вы, товарищ Сага?
– Я. Тебе чего? Я уже сплю.
– Извини. – В тоне Шимчика не было раскаяния. – Мне надо разобраться в истории с квартирой инженера Голиана. Речь пойдет не о последней, а о той, другой. Голиан, когда вернулся из Германии, подавал заявление на квартиру?
– Инженер? Ну, конечно, в горсовет, мне об этом сразу же сообщили. Ему ответили, что нет никакой надежды.
– Ответили, как только он подал заявление?
– Вероятно.
– Ну, а дальше как было дело:
– Не могу тебе сказать, не знаю. Но думаю, что Голиан с этим смирился.
– Почему ты так считаешь?
– Почти на каждом собрании речь идет о жилплощади. Положение сложное, за Голиана никто не ходатайствовал. Он и сам не очень-то просил. Наверное, понимал, что есть более нуждающиеся, есть очередники, да и по другим причинам ему.светит мало. Хотя бы из-за жены, она ведь осталась в Германии, а они к тому времени еще не были разведены…
– Понятно. И еще один вопросик, коль скоро я тебя разбудил… Помнишь о том, что ты когда-то привез Донатам из Вены консервы?
– Не Донатам, а девочке, – не очень уверенно возразил Сага.
– Пускай девочке, какая разница. Что это были за консервы?
– Почем мне знать… кажется… Нет, не сардины и не мясо, внутри что-то плескалось… Точно не помню, пожалуй, фруктовый сок.
– Гм, а сгущенное молоко не могло быть?
– Возможно, – допустил директор, – две продолговатые банки, то ли сок, то ли молоко.
– Значит, две банки.
– Две, – решительно сказал Сага.
– Ты передал их девочке из рук в руки?
– Конечно. И шоколад, и остальное.
– И что она?
– Поблагодарила и все. Шоколад схватила и тут же стала грызть, а консервы взяла та женщина.
– Понесла в чулан?
– Не знаю, наверное, унесла в чулан.
– Она унесла только консервы?
– Насколько мне запомнилось – да, – сказал Сага, – но я все время наблюдал за девочкой, для нее существовал лишь шоколад, она ела и смеялась, я еще подумал: бедняжка – уж очень она бледненькая.
– А сами Донаты?
– Квартира великолепная. Обстановка, ковры, цветы… одеты… Они же не знали, что я приду.
– А какая тогда была погода, не помнишь?
– Точно не помню, но дождь не лил, это уж факт. В парке перед Авионом играли дети, кормили голубей… Начало мая – пятого-шестого, пополудни. Кажется, так.
Он расчувствовался. Словно бы через два года все еще видел перед собой майский садик возле автобусной станции, голубей, скамейки, детей… «Его гложет совесть, – усмехнулся Шимчик, – поет, лишь бы не молчать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45