Он не изображал отчаяния ни перед самим собой, ни перед другими – не то что вы, извините за откровенность.
Бауманн замер, потом, распрямившись, спросил:
– Я?
– Да, вы. Я так считаю. Карты на стол! О чем вы утром говорили с Голианом? Если только о нас и о Саге…
– Только!
– А случайно не о деньгах? О деньгах не было сказано ни слова?
Бауманн вспылил:
– Что такое?! Как вы смеете?!
– Я только спрашиваю! Ну? Не было ли все несколько иначе? Я знаю, что вы знакомы с исследованиями Го-лиана! Скажите, не потому ли вы заявили Саге о Голиане, чтобы предупредить его претензии? И не пытались ли вы сегодня в машине – извините, я называю вещи своими именами – его шантажировать? Чтобы Голиан, испугавшись, снова сбежал за границу? Я-то знаю, как вы любите денежки!
Казалось, инженер вот-вот упадет. Он стоял и качался, руки и голос дрожали, заикаясь, он произнес:
– Никаких денег! – И отвернулся. – Никаких!
Шимчик смотрел на него: минуту назад это был пожилой человек, сейчас перед ним стоял глубокий старик.
– Я знаю о вашем сотрудничестве. Голиан показал вам свою рукопись, и вы обещали ему помочь. Ну, а потом вы энергично взялись за дело. На заводе работы было много, наверное, поэтому так затянулись ваши собственные опыты. И когда через несколько лет стал вырисовываться результат, вы решили, что выгоднее под готовой работой поставить только одну подпись, свою. Вы продолжали исследования, уверяя при этом Голиана, что труд напрасен. Какое-то время вам это удавалось, но только до тех пор, пока не потребовалось подтвердить гипотезу лабораторной практикой. Тут Голиан насторожился, но вы перехитрили его, всучив ключ от своего сейфа, где хранились все расчеты и документация. Да только фальшивая, липовая, вся ваша документация не стоила ломаного гроша! Голиан это уже подозревал и, узнав кое-что у Стеглика, отправился к директору и отдал ему ключ от вашего сейфа и свою папку с бумагами, которая до этого находилась у вас. Чтобы хоть частично застраховать себя. Он боялся вас, боялся вашего коварства, не так ли?
Бауманн сел, руки у него больше не дрожали.
– Ну? – продолжал Шимчик. – Я жду ответа! Вы молчите? Как знаете! Но завтра я могу вас вызвать… Между допросом и беседой, такой, как сейчас наша, есть разница, вы, надеюсь, понимаете это. И еще вопрос: где ваша истинная работа?
– Какая? Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду настоящую документацию вашего исследования, а не эти ничего не значащие бумажки, которые имел возможность видеть Голиан. Я жду!
– Такой документации не существует, она у меня в мозгу… Лишь сложные формулы и схемы последовательности проведения работы на бумаге…
– Где же эти бумаги?
– Извините. – Инженер Бауманн глубоко вздохнул. – Но это мое личное дело. У нас свобода исследовательской работы, кроме того, у меня еще ничего не готово. Я ничего вам не намерен давать и не скажу, где держу свой труд. У вас нет права требовать!
– Как вам будет угодно, – сказал Шимчик, – спокойной ночи, – обернулся он, направляясь к двери.
12
Лазинский все больше убеждался, что надо было попросить у начальника не только оружие, Станкович должен был принести ему еще и куртку или что-нибудь теплое. Лазинский мерз и проклинал свое легкомыслие. Укромное место, выбранное им для наблюдения, было тесным и исключало всякое движение. Оставалось лишь одно: ждать и сквозь кустарник наблюдать за садом, ставшим в темноте большим и таинственным. Деревья, казалось, выросли, коттедж стал строже. В квартире директора Саги мерцал голубоватый свет – там смотрели телевизор.
На улице не было никого. За то время, что Лазинский торчал здесь, он насчитал четыре мотоцикла, семнадцать пешеходов, девять автомобилей, из них два санитарных.
Легкая рубашка и полотняные брюки не спасали от ночной прохлады. «Какого черта мне нужно было лезть сюда?» Шимчик смеялся: «Торчите там, если нравится!» Но Лазинский не угомонился, он был уверен, что увидит здесь Шнирке, в плаще, с портфелем, крадущегося к дому. Записка в эспрессо – это только начало, приманка. Сам Голиан, спровоцировав агента, напрасно пытался там, в эспрессо, выкрутиться, он не предполагал, что этим самым подписал свой смертный приговор: рука иностранца сжимала в кармане ампулу. Первую часть трагедии закончил газ и удар машины о дерево, вторую, более важную, завершит эта июньская ночь. Шнирке будет схвачен и препровожден куда следует. Он стоял перед глазами Лазинского, как живой, Лазинский мечтал о той минуте, когда увидит физиономию поверженного врага…
Часы пробили одиннадцать. Значит, все напрасно. Никто не появился. «Утром на работе буду чихать, и Шимчик со злорадством предложит мне дюжину способов излечиться от простуды, если, конечно, ничего не произойдет – сейчас, здесь! Буду ждать еще час, еще два».
…Услышав стук затворяемой двери, Лазинский замер: Анна Голианова стояла в серебристом лунном свете и смотрела во тьму плохо освещенной узкой улочки. На ней было надето пальто и шляпа, она стояла сгорбившись, прислушивалась и что-то высматривала. Сколько это длилось, минуту, две, он не знал, – ее неподвижность казалась бесконечной. Хотелось взглянуть на часы, но, боясь выдать свое присутствие, он не шевелился и сдерживал дыхание. Сестра Голиана наконец сдвинулась с места. Миновала сад, выбралась за калитку, свернула направо и, держась совсем близко к ограде, осторожно и поспешно удалялась от дома.
Ждать больше нельзя. Лазинский выскользнул из своего укрытия и остановился в тени дома. Быстро сориентировавшись, он двинулся следом за ней. Анна Голианова едва тащилась между притихшими домами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45