Или с кем спит?
— Я смотрю, вы относитесь к нему довольно благосклонно, — сдержавшись, ответил Тероян.
— Просто я вижу в нем один из вирусов, поразивших эту страну. Как можно любить или ненавидеть гонконгский грипп? Он есть и все. И от него не спрячешься под одеялом.
«До чего же все они любят говорить — „эта страна“ вместо „Россия“», — подумал Тероян.
— Понимаете, такие люди, как Квазимодо всегда появляются в нужное время и в нужном месте, — продолжил Гуркин, поправляя сползающие на нос очки. — В Исландии, например, такой экземпляр невозможен. Там другая аура. А здесь, в безумной стране, плодятся безумные маньяки, делающие безумными детей. Все закономерно.
— И вы этому, как видно, рады, — чуть более резко, чем следовало, отозвался Тероян. Гуркин был доволен, что вывел собеседника из себя. Он даже улыбнулся.
— Я радуюсь только вкусному ужину и красивой подруге, — сказал он, при этом откровенно разглядывая Глорию. — А вы? Очевидно, вы по профессии… врач? Я угадал? Врачи не умеют наслаждаться жизнью. Клятва Гиппократа мешает.
— Каким образом Квазимодо выходит на вас? — напрямую спросил Тероян.
— Я вас не понимаю, — затворился за стеклышками очков Гуркин. Плечо его вновь дернулось.
— Бросьте. Все вы прекрасно понимаете. Вы трижды первым оказывались в тех местах, где находились пропавшие дети.
— А я живу в районе Лосиного Острова, — быстро ответил Гуркин. — Мне просто повезло. Кроме того, существует такое понятие, как журналистская интуиция. А вы что, еще и в прокуратуре подрабатываете?
— В крематории.
— Жарко небось?
— Все-таки попрохладнее, чем в аду.
— Вот там и поищите этого маньяка. Пропуск выписать? — они стояли напротив друг друга, словно разделенные стеклянной стеной, как узнавшие противника враги. С самого начала возникшее между ними отчуждение достигло пика.
— Вы знаете, — промолвил Гуркин. — Если бы Квазимодо не существовал, его бы следовало выдумать. В болото следует периодически вливать свежую воду. Чтобы лягушки квакали.
— Юра, побойся Бога! — вмешался Юнгов. — О чем ты говоришь? Маньяк чудовище.
— Никто и не спорит. Но затхлую атмосферу он освежает. Люди выпускают пары и меньше зацикливаются на своей никчемной жизни. Заметьте, они ждут каждого нового его преступления. Они спать не ложатся, все ждут — может быть, передадут по «Маяку». А утром ловят мою газету и рыщут глазами по страницам: где Квазимодо? Ау? Где ты мой желанный гость? — Гуркин ерничал, кривлялся, ему было весело. — А когда находят мою заметку — успокаиваются, будто получили хорошую порцию снотворного. И им уже нет дела ни до чего иного. Так-то вот, голубчики.
— И вам не жаль растерзанных им детей? — спросил Тероян. Обезображенных, потерявших разум? Нет дела до родительских мук и слез?
— На все воля божья. Так, кажется, по-христиански?
— А если бы это случилось с вашим ребенком?
— У меня нет детей, — отрезал Гуркин. — Так что ваш вопрос умозрителен. А я не склонен ломать голову над тем, чего нет.
— И дай Бог — не будет, — добавил Тероян. Он понял, что журналист ничего не скажет ему, даже если и обладает какой-то информацией.
— Насколько я понимаю, наш разговор закончен? — ухмыльнулся Гуркин. Тогда — прощайте, — и он зашагал по коридору, подкидывая плечи, торопясь по своим репортерским делам.
— Ну и задница! — высказался Юнгов, провожая его взглядом. — Извините, милая.
— Да нет, ничего, я разделяю ваше мнение, — ответила Глория. — Его лицо мне показалось знакомым.
— Показывают по телевизору — как символ честного и независимого пера. Ладно, мне пора в зал заседаний. Еще увидимся, — и Жора также поспешно ушел, оставив их наедине.
— Есть два варианта, — произнес Тероян. — Пообедать здесь или ехать домой. Что вы предпочтете?
— Здесь витает какой-то тревожный дух Дантона, Робеспьера и прочих ниспровергателей, — сказала Глория. — Наш уголок гораздо уютнее.
«Наш уголок, — отметил про себя Тероян. — Радует это меня или нет?» Он решил, что все же больше радует, чем огорчает.
— Тогда пусть Дума думает дальше. Все равно, все, что она надумает, передумает президент. Поехали.
По дороге к дому они остановились возле магазина и запаслись продуктами на неделю. Бюджет Терояна начинал давать заметные трещины, и он подумал, что вскоре одной его пенсии может уже и не хватить на двоих. Хорошо еще, что оставалось несколько тысяч долларов в банке. Но потом, когда все закончится, надо будет подыскивать какую-нибудь работу. Можно устроиться преподавателем в Военно-медицинскую Академию, связи есть. «Когда все закончится…», — поймал он себя на мысли. Что закончится, когда, для кого? Для Глории, для него? Почему он решил, с такой чисто мужской эгоцентричностью, что, поправившись, обретя память, вспомнив своих родных и близких, она останется жить у него? Как бы они ни привыкли за это время друг к другу. Возможно, у нее действительно существует где-то муж, или жених, или просто верный друг, которого она до сих пор любила, а может быть, и продолжает неосознанно любить, и который ждет ее, ищет, мучается? «Ты слишком самоуверен, — сказал себе Тероян. — Что за глупые мечты тобой овладели?» Он нахмурился, крепче сжимая руль и чувствуя, как девушка испытующе смотрит на него, словно угадывает его мысли.
В квартире перед дверью ожидал сюрприз. Уходя, Тероян на всякий случай установил маленькую ловушку — закрепил нитку между дверной ручкой и коробкой, сейчас она валялась на полу.
— Побудьте пока здесь, — предупредил Глорию Тероян. — В случае чего бегите вниз.
Сам он осторожно вставил ключ в замочную скважину и тихо отворил дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69