И казалось, что вместе с коньяком и водкой из работодателя уходит по капле и вся радость бытия.
— Мухи у нас в конторе дохнут, Катька, — сетовал Кравченко. — Приедет мой старикан с дачи в офис, сядет в кабинете и сидит. Заглянешь к нему — статуя очумелая. То в окно час пялится, то потом — еще час в крышку стола красного дерева. То перстень-печатку с пальца снимет, посмотрит, поглядит и… В делах полный штиль. Инвесторы выжидают, все контракты заморожены. Компаньоны… У этих только и сплетен, кто чей человек в правительстве, кто под кого прогнулся, кто кого посадит и когда и долго ли ждать этого — к августу или к ноябрю. Такая, девочка моя, тоска… Когда старик употреблял — жизнь прямо ключом била. Мы не успевали поспевать за ним. То подать лимузин, то отменить, то сопровождение — и к Семенычу на Воробьевы горы с террасы ресторана «Москву смотреть», то в «Славянский рай» на огонек, то на блины с икрой к Пререкаеву в «Сибгаз», то в русскую баню, то в сауну, то к Веронике на часок от жены-старухи встряхнуться. Двадцати четырех часов в сутки не хватало Чугуну, во как жил! А сейчас… Глянет на меня — в глазах смерть собачья прямо: «Ну что, сынок, вот дела-то какие у нас…»
— Но у него же предприятия, бизнес, — удивлялась Катя. — Как же это он так бездельничает целыми днями?
Кравченко только слабо махал рукой:
— Ах, оставьте вы эти глупости… Бизнес…
И хоть внешне драгоценный В. А, и храбрился вовсю, хоть и пытался расшевелить пожираемого романтическим сплином Серегу Мещерского, но и его самого засасывало, словно трясина, вынужденное бездействие. Катя порой думала: напрасно в это лето они с Кравченко не поехали в отпуск — Чугунов не отпустил начальника своей личной охраны. А глоток свежего ветра и шум моря — это все, что им с Вадькой было нужно. Море — оно лучше любого лекарства смывает тоску и разочарование.
Но море — Черное ли. Красное ли, Средиземное или Мраморное — было чертовски далеко. А они с драгоценным В. А, по-прежнему были словно законсервированы в четырех стенах душной, прожаренной июльским солнцем квартиры в доме на Фрунзенской набережной. Квартиры, где им обоим был знаком и успел надоесть каждый уголок, каждая пылинка.
Итак, в четверг перед той самой пятницей, с которой все и началось, Кравченко вернулся домой, как было уже сказано, поздно. От него пахло бензином и алкоголем. С некоторых пор, сдав напарнику дежурство, он привык вот так «расслабляться». Большое начинается с малого, с «пары капель на дне стакана», Катя знала это преотлично. Но что было делать с Вадькой? «Лупить как Сидорову козу», — решительно предложил в ответ на ее осторожную жалобу Мещерский. Однажды Катя попробовала, узрев, в каком виде драгоценный В. А, сел за руль и еще ухитрился не загреметь по дороге в аварию. Попробовала и… только руки себе отбила. У Кравченко пресс что щит непробиваемый. С таким же успехом можно стучать кулаками в кирпичную стенку. "Эх, щетку надо было взять, — сожалела Катя наутро, — и возьму — учти!
А лучше — сковородку!" — «Только убей меня сразу, — просил драгоценный В. А., — с первого удара, чтобы не мучился».
Кравченко бросил ключи от машины на зеркало в прихожей. Сел на ящик для обуви. Катя стояла в дверях.
— Ну и? — спросил драгоценный В. А., как ей показалось, даже с вызовом.
— Как хорошо; что ты так быстро приехал! Я тебя так ждала.
Кравченко приподнял брови: ба, что-то новенькое. Какой кроткий лисий тон. Искорки неподдельного счастья в глазах… Жена, подруга жизни… И это вместо ожидаемых капризных упреков?
— Все без изменения? — елейно осведомилась Катя.
— Угу.
— Тоска на работе?
— Угу.
— Значит, завтра у тебя выходной? Ничего не меняется?
— Не меняется. Ничего.
— Вот и славненько! А то я думала, что, если ты завтра со мной не поедешь, если будешь занят, я просто концы там отдам со страха!
— Где?
Катя перевела дух. Так, полдела сделано. Это потруднее задачка, чем уязвить «драгоценного» в его непробиваемый пресс чемпиона. Раздраженно-брюзгливый вопрос со слабыми проблесками интереса — это все же лучше, чем его добродушная отупелость.
— На Мячниковском кладбище, — выпалила Катя. — Я одна туда ехать боюсь!
Кравченко только глянул на нее странно-странно и поплелся в душ. Потом на кухне за ужином и в лоджии, куда они вышли (Катя — глотнуть вечернего воздуха, Кравченко — сигаретного дыма), а потом еще позже в полумраке задернутых штор она все еще ощущала на себе тот его взгляд. Словно он все еще сидел на ящике для обуви, смотря чуть искоса, чуть насмешливо и снисходительно. Как взрослые смотрят на детей. Все понимая. Все, что шито белыми нитками…
Утром они чуть не проспали. Естественно, Кравченко, у которого был выходной, и не подумал разбудить ее. Она едва освободилась, точнее, едва выпуталась из его рук. Он держал ее, как мальчишка любимую игрушку, с которой не желает расставаться даже во сне.
До полудня Катя вкалывала в душном кабинете.
И все терзалась сомнениями — мчаться ли ей в Стрельню.., и когда туда уходит рейсовый автобус от Измайлова. Зазвонил телефон, она сняла трубку и…
— Ну, ты даешь, в натуре! — раздался хищный голос Кравченко. — Мы с Серегой битый час у подъезда паримся. Елки зеленые, мы едем или уже никуда не едем?
— Ой, Вадичка…
— Две секунды, чтобы спуститься! Серега уже руль грызет.
Катя схватила сумку, бросила туда блокнот, забежала в кабинет начальника сообщить ему, что едет на место по материалу из Нижне-Мячникова и полетела по лестнице вниз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18