Тряслась как лист осиновый от страха — где уж тут замечать? Ладно, будет новый день, возможно, что-то и с этим делом прояснится, а сегодня вечером…» Катя снова глянула на часы и засуетилась.
Конечно, она могла преспокойно уйти с работы вовремя и дожидаться поездки в аэропорт дома, но с некоторых пор, точнее, с начала чемпионата мира по футболу дома Кате находиться стало совершенно невозможно. Кравченко не отлипал от телевизора, когда не дежурил, охраняя драгоценную персону своего традиционного работодателя Василия Чугунова, в просторечии среди охраны, близких и друзей именуемого не иначе как Чучело. На кухне, в комнате грохотало, выло, свистело, дудело, било в барабаны и литавры, что-то скандировало футбольное племя: Когда же Кравченко заступая на суточное дежурство, все пропущенные матчи записывались на видео, а после прокручивались бессчетное количество раз, так что у Кати начинало мельтешить в голове от пятнистых мячей, футболок, бутс и победных или разочарованных (смотря по обстоятельствам) воплей Кравченко.
Нельзя сказать, чтобы Катя совсем не любила футбол. Любила! Свой первый чемпионат смотрела еще будучи школьницей — тогда чемпионами стали итальянцы, за которых она впоследствии болела всегда. Она даже втайне гордилась своими познаниями: невежа Кравченко с трудом вспоминал фамилии футболистов, забивших золотые голы, его интересовала лишь жесткая игра англичан да драки болельщиков, а она, Катя, знала прежних мировых звезд — Платини, Росси, Маттеуса, Бухвальда, Марадону, Руммениге даже по номерам. А в Дино Зоффа — божественного вратаря итальянского «Ювентуса» даже была влюблена по уши в выпускном классе. Но она любила футбол тихо и восторженно, более обращая внимание на симпатичных футболистов, выискивая себе очередной идеал наподобие Зоффа. А драгоценный В. А, просто пугал ее разгулом первобытных инстинктов, которые выплескивались из него во время трансляций из Парижа. Драгоценный В. А. вообще был грубиян, а еще лентяй, лодырь и… Но они были вместе уже столько лет, что порой он представлялся Кате чем-то вроде ее второго "я". Это была ее вторая ипостась — шумная и громоздкая, однако такая родная, что лишиться ее означало, наверное, перестать жить.
Кравченко ждал ее в машине у Зоологического музея, напротив здания ГУВД, сияющий, и довольный. Она объяснила его радость тем, что его закадычный друг возвращался из дальних странствий. Но нет — причина отличного настроения Кравченко была совсем иной: в матче Англия — Тунис выиграли англичане. По дороге он долго мучил ее подробностями игры и потасовок на трибунах. У Кати от его повествований уже трещала голова.
Шереметьево даже ночью напоминало растревоженный муравейник. Внизу, в зале прилета рейс «Су-318» из Сингапура встречала такая толпа — что не протиснуться: родственники беженцев из Джакарты, носильщики-калымщики, шоферюги-извозчики, на ножах конкурирующие с таксистами. Мещерского первым увидел Кравченко.
— Извините, пардон, простите, экскъюз ми, скузи бэлла грацца… Не толкайтесь, а то ногу отдавлю, женщина, да не кричите вы, так он же вернулся! А ты вообще не возникай. — Кравченко, крепко держа Катю за локоть, точно ледокол, грудью прорезал толпу. — Серега, мы тут! Двигай по зеленому коридору! Ребята, таможня родная наша, этого пропустите вне очереди, это беженец, изгой режима, дорогу, дайте дорогу беженцу!
Мещерский, немного обалдевший от долгого перелета, пережитых злоключений, шума и суеты аэропорта, похудевший и осунувшийся от невзгод во время «бегства в Сингапур», но сияющий и смущенный (Катя успела его чмокнуть в щеки, лоб, нос, наверное, уже раз тридцать, тихо визжа при этом от радости), степенно протянул приятелю руку.
— Ну, здравствуй… Катюш, да я… Кравченко сгреб в охапку его хрупкую фигурку, приподнял.
Уже на полпути к машине Катя вспомнила про багаж.
— Эх, Батенька, какой там багаж… Чемодан в отеле еще в Джакарте бросил. Взял что в карманах можно унести — документы, деньги. — Мещерский махнул рукой.
По дороге домой (Кравченко настоял, чтобы приятель переночевал у них на Фрунзенской набережной) Катя с замиранием сердца слушала сагу Мещерского о пережитом: о погромах и пожарах в Джакарте, об убийствах китайских торговцев, разорванных разъяренной толпой, о нападениях на европейских туристов. Все это происходило так далеко, в чужой стране, и странно даже было, что многие из этих ужасов Сережка видел собственными глазами.
— Что там с китайцами творили — прямо средневековье, — рассказывал Мещерский. — Подожгли китайские кварталы — весь центр Джакарты. Многие заживо сгорели. А тем, кто спасался… Мы, когда из города на побережье пытались выехать, видели… Ну, словом, трупы обезглавленные…
— Обезглавленные? — Катя вздрогнула.
— Ну да. Ужас, конечно. Там у них и религиозный антагонизм, и… — Мещерский поморщился. — Во Вторую мировую в Шанхае японцы устраивали соревнования, кто из офицеров больше обезглавит пленных китайских солдат самурайским мечом. Причем с одного удара… Катя, ты что на меня так смотришь?
— Н-ничего, — она отвернулась, — правда ничего. Так. Я жутко рада, что ты вернулся. Больше мы тебя никуда не пустим.
Мещерский только вздохнул. А Кравченко подмигнул ему в водительское зеркальце и начал рассказывать… О Боже, снова про свой футбол!
4
КРОССОВКИ С СЮРПРИЗОМ
Слишком много крови в человеке — мысль эта посетила в тот вечер Никиту Колосова, когда он стоял у анатомического стола в обветшалом морге клинической больницы города Красноглинска. В этом здании стародавние дореволюционные времена помещалась богадельня, которую содержал и патронировал монастырь святого Феодора Стратилата — некогда городская достопримечательность, богатый и красивый, затем разоренный, загаженный, спаленный революцией и гражданской войной, но снова через столько лет восстанавливаемый из праха и пепла горсткой монахов-подвижников, от бедности, тяжких трудов вечного поста более похожих (как казалось Колосову) не на воинов Христовых, каким был их патрон Феодор, а на бледные тени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20