Наряд дамы был из серебристой парчи. К лифу алмазным аграфом с вензелем Елизаветы была приколота алая фрейлинская лента. Кроме аграфа, на платье виднелось и еще одно массивное драгоценное украшение: подвеска в виде кораблика — гондолы, украшенная крупными жемчужинами и самоцветами. Эта подвеска совершенно не гармонировала с платьем. Она словно попала на портрет из другого века.
— Нравится? — усмехнулся Лыков. — Тебе она нравится?
— Чей это портрет? — повторил Мещерский.
— В каталоге значится, что это русская копия с итальянского оригинала, — ответила за брата Анна Лыкова. — Это портрет Марии Бестужевой, жены вице-канцлера и придворной фрейлины Елизаветы. Копия довольно слабая. Рисовал ее, скорее всего, какой-нибудь крепостной художник, учился копировать фамильные портреты.
— Неужели эту мегеру кто-то купит? — усомнился Мещерский. — Неприятное какое лицо, и краски мрачные.
— Купят, — ответила Анна, — лоты восемнадцатого века редкость на наших аукционах. Купят, повесят в гостиной над диваном.
— Салтыков купит, — сказал Иван Лыков. — Видишь, Аня, как точно я называю имя будущего покупателя. — Он помолчал, многозначительно поглядывая то на отчего-то сразу смутившуюся сестру, то на удивленного Мещерского. — А что, Сергуня, ты разве не в курсе, что он снова приехал? Что он уже с начала лета в Москве обретается? И, по-моему, на этот раз возвращаться в Париж не собирается.
—Ты не знал, что Роман… Роман Валерьянович здесь? — спросила Мещерского Анна. — Ты совсем не интересуешься нашими общими родственниками, Сережа.
Насчет общих родственников Анна немножко слукавила. Мещерский усмехнулся про себя. Салтыковы, Лыковы и Мещерские действительно были близкой родней, но почти век назад. Предки Салтыкова после революции эмигрировали. Предки Мещерского и Лыковых остались. С Романом Салтыковым Мещерский впервые встретился в Париже несколько лет назад. Затем Салтыков приезжал в Россию, на свою историческую родину, и они встречались снова в качестве дальних родственников уже в Москве. Роман Салтыков был старше Мещерского на двенадцать лет, по-русски говорил свободно, но с акцентом, был женат, имел детей.
— А в Лесном, между прочим, работы полным ходом идут все лето, — сообщил Лыков, — Салтыков столько бабок вбухал в этот проект. А сколько всего было-то? Никто ведь не верил. Не верили даже, что разрешат. Ни в фонде культуры не верили, ни в монархическом союзе… Не верили, что дом отдадут в аренду. А сейчас там уже реставрируют вовсю. Вот что значит бабки немереные и европейская упертость: решил — сделал. Мы бы с тобой, Сергуня, дорогой, давно бы руки опустили, плюнули, а Салтыков — нет, настоял. Решил проблемы. И фонд культуры добро дал, и министерство, и администрация. Между прочим, мы там с Аней часто бываем, в Лесном, у Романа Валерьяновича в гостях. От тебя ему привет передать по-родственному?
— Да, конечно, передай. Я рад, что Роман приехал, — Мещерский улыбнулся. — А почему ты говоришь, что никто не верил в его затею с возрождением усадьбы?
— Потому что знаю. Никто не верил. Одни глупостью считали, другие блажью богатого придурка. А придурок-то сделал всех нас. Да, да, в первую очередь нас с тобой, Сергуня. Приехал и показал, каким орлом можно быть. Как дела обделывать насчет реституции. Как верите в то, во что никто не верит. Как это сказано: каждому по вере его, да? — Лыков словно злился на кого-то за что-то. Он смотрел на портрет дамы с арапчонком, висевший среди других лотов не избалованного питерской публикой антикварного аукциона, и злился. — А между прочим, при Елизавете Лесное принадлежало вот этой самой Бестужевой, — сказал он, но уже совсем иным тоном. — Она тоже Роману Валерьяновичу в какой-то мере родственница. А значит, и нам с тобой родня-с. Жизнь у нее бурная была, на готический роман потянула бы.
Мещерский только пожал плечами. О портрете и об этом разговоре с Лыковым он почти сразу же забыл, как только они распрощались там в Питере, где каждый пошел в свою сторону по своим делам. Однако вспомнить все это Мещерскому пришлось. И неожиданно скоро — когда он вернулся в Москву.
Глава 2
СВЯЩЕННИК
Говорят, что глаза жертвы хранят отражение убийцы: взгляни и увидишь кто. Чушь все это. В мертвых глазах не отражается ничего. Даже вечное небо, даже белые облака в мертвых глазах увидеть нельзя. Не похожи на зеркало мертвые глаза. Вообще не похожи ни на что живое. Потому-то, наверное, так неприятно и страшно заглядывать в глаза мертвецу.
Начальник отдела убийств ГУВД Московской области Никита Колосов наклонился, провел ладонью по холодному, влажному от моросящего дождя лицу убитого. Кому-то ведь надо выполнить этот долг — закрыть, ощущая колкость ресниц.
Осмотр места происшествия приходилось делать под не прекращающимся дождем, в быстро по-осеннему нарастающей темноте, при скупом свете фар дежурной милицейской «Волги». В этом деле все уже было не гладко, не так, как надо с самого начала: место, время, освещение, погодные условия. Но самые большие проблемы — так Колосов чувствовал это — обещала сама личность убитого.
— Это отец Дмитрий, настоятель церкви мучеников Фрола и Лавра в Тутышах, — сказал Колосову дежурный по главку. — Сколько лет у нас таких случаев не было. И вот, пожалуйста, дождались. Хлебнем теперь с этим дедом досыта.
Убийство священника было делом действительно редким. На памяти Колосова такое случилось лишь однажды, когда он только начинал работать в уголовном розыске. Еще на пути в эти самые Тутыши он знал, кого наверняка застанет на этом сенсационном происшествии. И он не ошибся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17