нитка жемчужных бус, отлично гармонировавших с ее строгим, не по-старушечьи элегантным заграничным платьем, пришлись Кате как нельзя более по вкусу. Таких старушек Катя обожала, они внушали ей уверенность, что лет этак через сорок и она не превратится в шамкающую маразматическую развалину.
Услышав про «ужас и ограбление», она насторожилась, но… ее внимание тут же переключилось на обстановку кабинета. Ну чего тут только не было! Шкафы, где в образцовом порядке хранились древние-древние кости: челюсти с устрашающе выступающими клыками, черепа с пустыми провалами глазниц. Имелись тут и грубо отесанные камни, и наконечники копий из пожелтевшей кости.
По стенам кабинета висели портреты бородатых старичков профессорского вида — наверняка знаменитых ученых, схемы и диаграммы, рисующие эволюцию человека от бесхвостого макакоподобного уродца до красавца, статью своей напоминавшего бога Аполлона.
Возле окна, занавешенного тяжелой зеленой портьерой, стоял письменный стол, украшенный лампой сталинских времен. А в углах скромненько застыли посланцы жарких стран — фикус и войлочная пальма в деревянных кадках.
От всей обстановки веяло такой милой старомодностью, что у Кати потеплело на сердце. От Мещерского она уже знала, что хозяйка кабинета Нинель Григорьевна Балашова — весьма важная шишка в Музее и Институте изучения человека, заведениях, в которых Кате еще никогда не приходилось бывать. Обстановка, однако, рассказала ей кое-что о характере и привычках хозяйки.
Вот, например, пепельница из куска мрамора — горка пепла, недокуренная сигарета в мундштуке. А на столе, на аккуратно сложенных папках — латинская книга. И здесь же в золоченой рамочке поставлена боком — чтобы и хозяйка и гости видели — фотография какого-то мужчины: длинное вдохновенное лицо, лоб с залысинами, орлиный нос и скрипка у подбородка.
— Располагайтесь. Вас, Сереженька, я знаю, а ваши спутники…
Мещерский представил Катю и Кравченко.
— А у нас такое несчастье. — Балашова покачала пышной прической. — Умерла наша сотрудница. Старейший наш работник. И как умерла! Представляете, стала жертвой какого-то налетчика с большой дороги. До чего же мы докатились! Нет, раньше этого просто не могло бы случиться!
— Разве раньше, при старой власти, люди не умирали, тетя? — насмешливо спросил Павлов.
— Ах, оставь. Ты прекрасно знаешь, о чем я. Это нельзя даже сравнивать! Видано ли, чтобы раньше надо было трепетать за жизнь здорового сильного молодого человека, когда он возвращается вечером домой? Вы представляете, — Балашова обратилась к Кате, — когда Виктор навещает меня и едет домой, я не могу уснуть до тех пор, пока он не позвонит: мол, добрался благополучно. А раньше! В дни моей юности, совпавшей с первыми послевоенными годами, мы абсолютно никого и ничего не боялись: гуляли по Москве самой поздней ночью, ездили в Сокольники, ходили в театры. Ах, какой тогда был МХАТ!
— Нинель Григорьевна, мы могли бы обсудить наши дела, — Мещерский быстро вклинился в паузу ее воспоминаний. — А товарищам моим позвольте осмотреть ваши сокровища. Если можно, конечно.
— Конечно. Возможно, это будет интересно, а возможно, и не очень. — Балашова взглянула на Кравченко, лицо коего выражало самую кислую и самую вежливую скуку. — У нас сейчас здесь все по-походному. Часть сотрудников в командировках — обнаружены интереснейшие находки на Южном Урале. А часть… ну, это не самые стойкие товарищи, вообще покинули наши стены. Последние три года были черными для нашего института. Трудно, знаете ли, без денег… Словом, осталось нас тут как пять братцев на ладони. Вот и приходится… А тут еще трения с Зоологическим музеем. Экспонаты срочно надо передавать. Сейчас вот Шура Ольгин подойдет, он вам все покажет. А пока гидом вам Витя послужит.
Ольгина, однако, они так и не дождались. «Стегозавр им закусил», — подумала Катя — они вместе с мальчиком гуляли по залам. Кравченко же и Павлов беседовали о своих чисто мужских делах.
В музее царили тишина, порядок и строгость. Кате все это очень даже нравилось. Только уж слишком много было кругом костей! У какого-то зубастого скелета с громадными клыками, выступающими точно кривые кинжалы из желтого черепа, она и Чен Э задержались надолго.
Саблезубый тигр-махайрод. Жуткий товарищ. Слава богу, что вымер. Катя смотрела на мальчика. Китайчонок. Чен Э — вот так имечко! Значит, это его Павлов хотел усыновить.
Ей не терпелось узнать, как сокурсника ее друзей и этого маленького императора Поднебесной свела судьба, был ли Чен Э иностранец, можно ли вылечить его немоту, но… Павловым целиком завладел Вадька. Они оживленно беседовали. То и дело слышалось: дела, налик, платежка, демократы, аферисты.
Чен Э дернул ее за руку и переступил ножками, взгляд его был вопросительным.
— Устал? Сейчас стульчик найдем, посидим.
Но Чен Э к стульчику идти не желал.
— Он что-то хочет, я только не пойму, — Катя подвела его к Павлову.
— Э, брат, погоди минутку, — сказал тот. — Уже идем. Летим!
— А что он хочет? — полюбопытствовала Катя.
— По делам хитрым и важным.
— Ой, — она засмеялась. — Тогда давайте мы сами разберемся. Где тут хитрый дом?
— Женский как раз в конце коридора, а в мужской бежать надо вниз.
— Не надо никуда бежать. Чен Э — ручку!
Павлов улыбнулся ей вслед.
— Что, хороша? — спросил его Кравченко, когда Катя их покинула. — Журналистка. Криминальный обозреватель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24