Только что и горячился, да и то в меру. Сосед же мой вел разговор вяло, изредка оживляясь при особо интересующей его теме. Тут мы затронули вопрос о болезнях, о моих болях в ногах; Николай Петрович тоже не преминул заметить, что и у него есть болячка, хотя и несмертельная. Со смешком как-то заметил, что болячка эта нервная, а появилась еще в школьные его годы, но, как он сказал, благодаря усилиям старухи-знахарки, Николай Петрович от этой болезни почти избавился. "А что же это за болезнь у тебя такая, если не секрет?",- поинтересовался я. Тут сосед несколько заколебался, из сомнений, видать: стоит ли о таких интимностях рассказывать человеку едва знакомому, но, видя мой неподдельный интерес, да еще как под хмельком сосед находился, так Николай (мы к этому моменту перешли незаметно на "ты" и звали друг друга уже просто по имени) и разговорился: "Первые четыре класса заканчивал я в начальной школе железнодорожной станции...,классным руководителем была у нас довольно симпатичная и годами невеликая учительница Антонина Павловна. Всем взяла, но жизнь ее личная, видать, была неудачная, а, может быть, и какая другая тому причина, но злющая же была по своей натуре - страх, особенно для пацанов, к девочкам она относилась куда как терпимее. Но это был цербер в юбке, настоящая держиморда! Как-то в классе, этак третьем, к Дню ли Советской Армии, а может и к другому какому празднику, но точно помню, что было это зимой, задумала Антонина Павловна дать номер к утреннику, на празднование, значит, этого Дня. Для представления выбрала она сценку из романа Николая Островского "Как закалялась сталь", это - когда матрос-большевик Жухрай вечером уже тихо крадется к окошку дома, где жил Павка Корчагин, желая у него скрыться от петлюровцев. Вы, конечно, читали этот роман (кто в наши годы его не читал!) и помните эту сцену: тук-тук......., "Кто там?" - тихо вопрошает Павка Корчагин в темноту раскрытого окошка. "Это я, Жухрай", - отвечает Павке матрос-большевик. Далее, по инсценировке, Жухрай говорит Павке о том, с кем надо драться и за что, а в конце рассказывает, что "жизнь дается только один раз и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор...". В один из дней, после уроков, оставила меня и еще одного мальчика из нашего класса Антонина Павловна репетировать эту сценку. У меня была роль Жухрая, а у товарища моего - Павки Корчагина. Раз пять или шесть уже мы от начала и до конца отрапортовали Антонине Павловне эту сценку, а мне помочиться вдруг захотелось, ну, спасу никакого нет, с каждым следующим повтором сценки иссякали мои усилия по сдерживанию мочевого пузыря, и, наконец, на очередном этапе репетиции при возгласе героя моего, матроса-большевика: "Это я, Жухрай", - силы мои иссякли окончательно, и я решил - выпущу немного: дело было зимой, штаны на мне толстые, да еще с поддевкой, заправлены штаны были в валенки огромных размеров с закатанными по той моде голенищами, думаю, что если понемногу выпускать мочу, все впитается успешно, а учительница ничего не заметит. Вы, наверное, спросите: "А почему бы не отпроситься в туалет?". Попроситься-то можно было бы, да кто отпустит. Антонина Павловна была из таких церберов, что от одного ее взгляда дети бледнели и от испуга глаза таращили. Вот, значит, я потихоньку из себя отправления отправляю, но не учел, что мочи много, а валенки мои дырявые: одна дырка, что поменьше - у носка, а еще одна, покрупнее - у пятки. И это бы еще ничего, но доска половая под уклон аккурат к ноге Антонины Павловны, вот ручеек и достиг ее сапожка. Если бы доска не под уклон к Антонине Павловне, так навряд ли эта конфузия бы приключилась. Антонина Павловна как увидела эту картину, так сначала трагически-угрожающим шепотом вопросила меня: "Ты что, обоссался?". Я в ответ пролепетал навроде того, что нет-нет, не обоссался, я это вспотел. "Обоссался!!! Вон!!!",- это она уже гремела противным своим голосом. Тут я с испуга всю-то свою моченьку выпустил уже струей. С тех самых пор случались со мной эти казусы с недержанием мочи и на окрики милиционеров, и на угрожающие возгласы железнодорожников (не говоря уже о непроизвольных мочеиспусканиях от взглядов Антонины Павловны за время ее классного у нас руководства). С годами все это стало приключаться пореже, но нет-нет, да и случалось. Несколько лет тому назад я у бабки одной побывал на излечении и, знаете, помогло. А только все как-то не по себе иной раз бывает, если начальник ли мой или другой человек при форме и власти начинает со мной унизительные свои разговоры".
Такую вот поучительную историю рассказал мне Николай Петрович. Мы посмеялись: я весело, а он вымученно, но посмеялся все же. За полчаса до обхода таможенников проводник прошел вдоль вагона, оповестив всех пассажиров о скором таможенном досмотре, предупредив, что нужно приготовить паспорта, проездные билеты и багаж, на всякий случай. Через полчаса поезд остановился, в вагон вошли двое в форме украинских таможенников; после сравнительно недолгого ожидания, в продолжение которого Николай Петрович заметно нервничал, из чего я сделал вывод о том, что документы у него не в полном порядке (а для украинцев-таможенников единственная цель - деньги, и только деньги, а поводов они могут найти для этого сколько угодно, а хотя бы и без повода), зашли они и к нам в купе. Были они абсолютно разные видом: один высокий и крепкий с наглой физиономией, но попроще, только что наглый; другой ростом значительно меньше первого, но толстенький, в левой руке он держал тоненькую какую-то брошюрку (как выяснилось позже, это была инструкция самостийной Украины по сборам таможенных пошлин), другую руку он держал в кармане, ближе к ширинке и что-то там шевелил ли, перебирал ли, но что-то его там определенно беспокоило, морда толстая, сальная, глаза только покрасневшие и слезились, да постоянно он шмыгал носом, пытаясь, видимо, поддергивать текущие сопли.
1 2 3