Попрыгает и вернется к… маме… – включился в игру Коля. И почему-то смутился.
– А если не вернется? Ой, вот страх…
– Опять это слово! – старательно возмутился Коля, чтобы прогнать смущение. – «Страх» да «страх»! Еще раз скажешь так, тогда…
– Ой… а что будет? – Она вроде бы испуганно сощурила один глаз и сморщила переносицу.
–Тогда… щелчок по носу! Во… – Коля сложил колечком указательный и большой пальцы.
– Ой…
– «Ой» тоже нельзя говорить, это все равно что «страх»… – расхрабрился Коля.
– Ладно… – покладисто сказала Саша. – А вот смотрите еще…
– И не говори мне «вы». Что это такое? Я тебе кто? Наследный принц? Я же не говорю тебе «смотрите-извините»…
– Но вы же из образованных, а я…
– Будет щелчок! Как за «ой» и за «страх»!
– Ой… Нет, это не считается, это я нечаянно. Больше не буду.
– То-то же…
– Смотр… ри… Вот эти бусинки… Отец Кирилл сказал, что их носили такие тетеньки две тыщи лет назад… – она мизинцем показала на женщину, которая удерживала мальчика. – Вот, здесь даже нарисовано…
– Да, видно… – Они склонились над осколком, почти коснувшись висками. Потом Коля поднял к глазам черную монетку. – Саша, смотри! Здесь, кажется, Геракл борется со львом.
На монетке в самом деле сплелись крошечный гривастый лев и мускулистая человеческая фигурка.
– Льва-то я давно разглядела. А этот Гер… какл… он кто?
– Греческий герой. Он совершил двенадцать подвигов. И один из них – борьба со львом. Геракл его задушил.
– Ой стр… Нет! Я не досказала!
– Ты не досказала «страх». Но сказала «ой». Подставляй…
Саша вздохнула, зажмурилась и вытянула вперед лицо с носом-клювиком. Костя, замерев, коснулся клювика ногтем.
– Вот так… А в следующий раз будет со стр-рашной силой…
Тетушка и Лизавета Марковна, беседуя о своем, ушли в другую комнату. Коля и Саша поразглядывали еще, пообсуждали полушепотом херсонесские находки. Саша призналась тихонько:
– Я их пуще всего на свете люблю собирать. Когда ищу, будто сама попадаю… в ту страну… Там ,говорят, было красиво…
– Еще бы! Там везде стояли белые храмы с колоннами и статуи…
– А мальчишки надо мной смеются. Они сами-то пули да осколки собирают и вообще всякое, что осталось от войны. Чтобы продавать приезжим. А про мое говорят: «Кто это купит!» А я и не хочу продавать…
– Саша, а мне ты покажешь, где такие находки?
– Конечно! Только это надо, когда тепло, сейчас земля замерзла и пальцы стынут…
Коля быстро глянул на тонкие Сашины пальцы с коротко остриженными ногтями и перевел глаза на черепок с кентавром. Взял, подышал на него, потер обшлагом нарядной желтой рубашки. Лак заблестел сильнее, а мальчик будто шевельнулся.
– Нравится? – шепотом спросила Саша.
– Еще бы…
– Коля… Тогда я вам… тебе это дарю.
– Да ты что!
– Не отказывайся. Ты же именинник, именинникам обязательно делают подарки.
– Ой, Саша… – выдохнул он стесненно и обрадованно.
– Ага! – обрадовалась и она. – Подставляй нос!
– Как? Отчего это?
– Ты сказал «ой»!
– Но… про меня же уговора не было!
– Ну и что же, что не было! Получается не по правде!
Счастливо жмурясь, Коля повернул к ней лицо и вытянул шею. И носом ощутил касание гладкого ноготка.
– Это на первый раз. А потом будет со стр-рашной силой… – и Саша засмеялась, будто посыпались из горсти стеклянные шарики. И Коля засмеялся. И делалось им все смешнее, и скоро они хохотали, откинувшись к спинке диванчика и болтая ногами в одинаковых полосатых чулках. И было бы это неизвестно как долго, если бы не вошли Тё-Таня и Сашина мама.
– Сашенька, пора домой. Скажи спасибо и до свиданья…
Когда они ушли, Коля посидел еще, улыбаясь, сложил в папку журналы и опять потер обшлагом древний черепок.
– Тё-Таня, взгляните, что Саша подарила.
– Ну-ка, ну-ка… – Татьяна Фаддеевна водрузила пенсне, которое надевала не столько ради остроты зрения, сколько для «представительства». – Ох, да это же осколок эллинской вазы! Какой прелестный фрагмент! Здесь целая жанровая сцена…
– Да! – Колю словно бесенок толкнул колючим локтем. – Это знаете что? Это…
В прежние дни Коля не решился бы так шутить, чтобы не искушать судьбу. И чтобы лишний раз не вспоминать плохое. Но сейчас он ощущал счастливую защищенность от прошлого и радостную уверенность, что дальше все будет хорошо. И отомстил беспощадной шуткой за недавние петербургские дни, за свои слезы и стыд.
– …Это вы, я и адмирал. Он тащит меня в корпус, а вы не отдаете…
– Николя!
– А что? Разве не похоже?
– Совершенно не похоже, – сухо сказала она по-французски и сняла пенсне. – Даже не понимаю, мон шер, что за фантазия… И зачем ты опять вспоминаешь об этом?
«Чтобы не бояться вспоминать. И чтобы вообще не бояться». Но этого он не сказал, а отозвался беспечно:
– Да так… – И опять погладил осколок. Словно просил у него прощения. Потому что в самом-то деле на древнем рисунке было совсем не то. Была веселая сказка. Наверно, кентавр уговорит женщину отпустить сына с ним в широкую скифскую степь и превратит его на часок-другой в быстроногого кентаврёнка. И тот сделается похожим на мальчишку-всадника, который солнечным осенним днем скакал рядом с вагоном. Долго скакал. Словно хотел навсегда запомниться Коле. И запомнился…
«Ты никогда не станешь моряком…»
Это было в начале октября, вскоре после Покрова. Суетливый поезд, свистя и дымя, спешил из Петербурга в Москву. В купе кроме Татьяны Фаддеевны и Коли ехала престарелая дама в старомодном салопе и ее прыщеватая племянница лет шестнадцати. Старуха (от которой пахло аптекой) постоянно дремала, укрывшись шотландским пледом. Племянница, сидя прямо, словно с привязанной к спине палкой, все время читала немецкую книгу с унылым готическим шрифтом и время от времени отрешенно взглядывала поверх нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17