И когда ожидание стало невозможным для чувствительного собачьего сердца, а картонки по-прежнему мелькали, Малыш подошел к Ивану и, добросовестно обнюхав со всех сторон, доверил свою великолепную львиную голову его коленям.
- Это не по правилам, - сказал Шкарубо, но уже не так эмоционально размахивал руками.
Маша перегнулась через стол и потрепала Малыша за ухом. Не меняя положения - животом на столе, - она и скинула последнюю карту, пиковую девятку.
- Сдаюсь, - объявил Шкарубо, сгребая в охапку дочь и собаку.
Маша будила соседей восторженным визгом:
- Ура! Я выиграла! Малыш, ты наша собака!
Бескорыстно, на полную катушку, как умеют радоваться только собаки да дети, Малыш крутил хвостом аки пропеллером, словно собрался в полет. Возможно, от его оборотов пес взлетал, и тогда шершавый собачий язык проходился по лицам Ивана и Маши. А может, и не хвост вертел собакой, а что-то другое, более важное, о чем редко говорят люди, а собаки - знают.
Отстранившись от отца, Маша спросила:
- А ты не жульничал?
Шкарубо покачал головой и для пущего эффекта произнес слова клятвы:
- Крест на пузе.
Но Маша не поверила и клятве.
- Чем ты не смог отбиться?
За спиной дочери боевой офицер совершил подлог и клятвопреступление: крестовый туз, зажатый в его руке, был тайно возвращен в колоду.
Говорят, возвращаться - плохая примета. А Наташа вернулась. Нет, с утра, вместе с зарей, она, как все, выскочила из дома на пробежку и даже подтянулась на турнике двенадцать раз. Потом опять был душ, и она вышла из него, закутанная в махровый халат канареечного цвета, особенно оттенявший ее каштановые кудри, потемневшие от воды. Перемолов ручной кофемолкой зерна арабики, Наташа поставила на огонь медную турку. И пока кофе стоял на плите, пока не зашелся коричневой пеной, она подошла к собачьей миске на полу и взяла ее в руки. Наполнила миску водой и вернула на то место, где она всегда стояла.
Уже после кофе, когда дом то и дело хлопал дверями, Наталия высушила феном шевелюру, натянула черную юбку и форменную рубашку с двумя звездами оделась быстро, по-солдатски. Потом снова выскочила из дома и побежала к части. И опять она была как все: и слева, и справа, со всех сторон к плацу спешили женщины в черных шинелях.
Поравнявшаяся с ней Скоморохова бросила на бегу:
- Прекрасно выглядишь, Натали! - и побежала вперед.
Не было ничего обидного в этих словах, но Наташа остановилась. И словно со стороны увидела себя, здоровую, сытую, при погонах и должности, с надежным куском хлеба не только на завтрашний день, но и на всю неделю. На фоне Малыша, преданного людьми, скитающегося где-то в сопках, среди волков, ее благополучие было омерзительно. И тогда Наташа пошла не как все, наперекор толпе.
Она вывернула весь шкаф на пол и вытянула из груды вещей самый вызывающий наряд: расклешенные джинсы с бахромой - в таких завоевывают дикий Запад, - маленький алый топ, сшитый из одних лямок, и джинсовую шляпу с полями. Нарядившись ковбойкой, она вышла из дома. Алый топ, оголявший спину и плечи, был не по погоде, но Наташа не зябла, напротив, ей было и жарко, и весело. Широкими шагами меряя дорогу к штабу, она с вызовом смотрела в амбразуру командирского окна. Каждый новый шаг, приближающий к цели, наполнял сердце девушки отвагой и уверенностью, что все прерии и все мустанги ей по плечу. И даже кольт под сильной рукой казался реально существующим. И она положила руку себе на бедро, словно сжала его точеную рукоятку.
Без всякого стука, ударом ноги распахнув дверь командирского кабинета, она предстала перед Шкарубо. Тот поднялся из-за стола и подошел к ней.
- Что вы хотели? - спросил командир, и по его обычному тону было непонятно, заметил ли он революционные перемены во внешнем виде прапорщика.
Наталья, сняв руку с воображаемого кольта, занесла открытую ладонь и врезала ею по крестьянскому лицу Шкарубо. Гулко, наподобие выстрела, пощечина наполнила кабинет, и Наташа явственно почувствовала запах пороха. Перехватив на излете ее запястье, полыхая наливающейся кровью щекой, Шкарубо молча, как скала, на которую внезапно обрушился ураган, смотрел в ее серые глаза, прозрачные, словно здешние озера. Не предпринимая ни малейшей попытки освободиться, левой рукой она вытянула из кармана обтягивающих бедра джинсов смятую бумагу.
- Читайте!
Таким голосом, какой был у нее, обычно города берут, а уж если голос подкрепляется пощечиной, можно брать и морского волка. По-прежнему сжимая ее руку, Шкарубо зачитал вслух:
- Рапорт. Требую уволить меня из рядов вооруженных сил. Немедленно.
Со стороны, если бы внезапно появился третий, они смотрелись влюбленными голубками, даже во время службы не разжимающими объятий. Словно Наташа пришла к Ивану и он, лаская ее пальчики, зачитывает с листа очередной сонет, посвященный ей, и только ей. Едва Киселева успела подумать о третьем и о том, что сама не знает почему, но отнимает руку, как этот третий, а за ним и четвертый появились в кабинете. Вернее, они всегда были здесь и еще раньше, до ее вторжения, забрались под стол, теперь с радостными воплями и лаем бросились к Наташе.
Лохматый пес Малыш, повизгивая от обуревавших его чувств, облизал Наташины руки и лицо. В танце индейских аборигенов запрыгала смешная девочка Маша. И когда Наталия, желая обнять Малыша, свела руки, Шкарубо оказался столь близко, будто что-то тянуло его к ней. Или ее к нему. От того ли, что нашелся Малыш, живой и невредимый, а может, по другой, ей самой неизвестной причине, слезы подступили с такой стремительной готовностью пролиться озерами, что Наташе, переполненной этими непрошеными слезами, ничего не оставалось, как только запрокинуть голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77