.. В общем, ты сейчас посиди, а я с бабкой потолкую.
Что-то она насчет стрельбы темнит.
Подошел к двери, распахнул широко, пригласил. Сам пошел за стол, подвигал, удобней усаживаясь, стул, подождал, пока устроятся бабка и Бобров в креслах, а Серега на стуле, возле этажерки, взял, словно в раздумьи, телефонную трубку, положил обратно. Оперся локтем о стол, водрузил подбородок между большим и указательным пальцами, обдоил его легонько. Заметив, что приглашенные преисполнились должного почтения, полуобернулся к шкафу, потянулся к верхнему, но на ходу расчетливо передумал и повернул нижний ключ. Замок заурчал басовито и внушительно. Сосипатрова и Бобров одновременно вздрогнули. Бабка не выдержала, испуганно спросила:
- Пошто он так-то?
Урвачев пропустил вопрос мимо ушей и строго, как бы между прочим, сказал:
- Дача ложных показаний карается по закону...
Кажется, я уже предупреждал...
Ничего-то она не давала, очная ставка. Бабка попрежнему утверждала, что стреляли, Бобров разводил руками и убеждал бабку побояться бога. Не помогло даже то, что Урвачев на протяжении разговора несколько раз поворачивал верхний и нижний ключи, доставал и перелистывал толстые папки, а между делом, обращаясь к Серсгс Емельянову, толковал о гражданской совести и об ответственности за искажение фактов. Все это он уже делал ради престижа, так как давно понял, что выстрелов никаких не было, а бабка отстаивает свое только потому, что однажды взяла грех на душу, а сознаться в этом не позволяло самолюбие. И еще понял он: дополнительных фактов не будет. Неоткуда им взяться, этим фактам. Все что знали, свидетели выложили, и кроме им сказать нечего. Самым разумным, конечно, было прекратить, как он про себя давно назвал, "канитель", но сделать это ему, как и бабке сознаться, не позволяло все то же самолюбие.
Уйди сейчас бабка Сосипатрова и дед Ермолай, ему останется одно: взять лист бумаги и крупными буквами вывести на нем глумливое слово - болтун! Только так и не иначе. Ждал грандиозного дела, сотни раз проигрывал в голове детали, в мечтах низводил всевозможных знаменитых. А случилось... Да разве то случилось, что представлял. Копеечное дело наклевалось, если уж говорить откровенно. И вот сидит он над пустяковиной третий день, как на двойке с минусом. Ни тпру ни ну, ни кукареку.
Когда бабка и дед, незлобиво переругиваясь, вышли из кабинета, Урвачев задумчиво пожевал нижнюю губу и нарочито весело спросил:
- Итак, товарищ Пинкертон, кого таперича делать будем? Воды в ступе натолкли, на год соли хватит. А те проходимцы посмеиваются себе в жилетку. Ты понимаешь, что бесит? Ходят, гады, рядом с нами, может, даже и десять раз на день их встречаешь, улыбаются тебе, а в кармане кукиш с трехпудовую гирю.
- Не наши это, Николай Степанович.
- Почему ты так решил?
- Во-первых, наших дед с ходу бы опознал, как они там ни обряжайся... Да они и не обряжались никак.
Подъехали, как были, в обыденке. А во-вторых, если наши, они другого раза бы подождали. Чего им на лежалое кидаться. Повременили, когда привезут ходовое подороже, тогда бы и заломили.
- Все?
- Нет, не все. Такой узелок кто ни попадя не повяжет. Либо моряк, либо рыбак...
- Море от нас за пять тысяч верст, рыбалка за семьдесят. Надо, значит, ориентироваться на того, кто ближе.
Ты это хочешь сказать? А если моряк - демобилизованный?
- В том-то и дело, что в Клунникове никого с флота нет, а на рыбалке все простым узлом вяжут... Да и рыбаки - сплошь пацанва. В нашей Кошкадаихе по омутам и то одни песканы. На них мудрости не надо.
- Теперь - все?
- Теперь - все. - Серега откинулся на спинку стула, волнистым жестом поправил прикрывший глаз чуб.
- Состриг бы ты эту свою поросль на лето. Ведь жарко, небось?
- Не пскст зато. И денег тратить неохота, через три месяца за государственный счет постригут. Чего вам всем моя прическа, как кость...
- Да по мне хоть косу отрасти. Я только тебя жалсючи... В общем, насчет узелка ты дело толкуешь, а насчет остального...
- Ну да, дед своих не узнал.
- Не не узнал, а - может, не захотел узнать. Это тебе в голову не приходило?
- Чего-чего?
- А вот того.
- Это, значит, и дед Ермолай втянутый. Да ты что, Степаныч? Он сколько лет у всей деревни на виду. Да и зачем ему это?
- Всякое, парень, бывает. В любом случае все версии надо проработать. Еще у тебя какие соображения?
Хотя бы насчет того же узелка?
- А ч го еще?
- Что нам его специально подсунули. Так, мол, и так, думайте на специалиста. Простой человек такой узел не знает.
- Ты их чуть не за Соломонов готов принять. Самые дешевые ворюги, по-моему, и нечего им шахматные этюды навешивать. Мотор надо искать. Не может быть, чтобы на нем никаких следов не осталось.
- Ясно. Дюжина отпечатков плюс фотография главаря. Читал я про какого-то Тяну или Тепу. Обворовал магазин, переоделся там же, свое барахлишко в угол кинул. А в старом пиджаке - паспорт... И так, видишь, бывает.
- Зачем паспорт, - неуверенно сказал Серега. - Может, окурок...
- Колечко от кожа, - подхватил Урвачев. - Нет, Серега, невезучие мы с тобой. Это другой участковый все наизусть знает. Скажет, что гармошка заиграть должна, она тут как тут, иди и этого самого гармониста тепленьким бери. А если посерьезней преступление, колечко от ножа. Буран ни буран, пурга ни пурга, а колечко - вот оно, на самом виду, только и надо на коленки встать, да снег поворошить. Ты думаешь, у нас ничего нет? Дай кому описать здешний сюжет, все появится.
Нас такими трудягами изобразят, хоть стой хоть падай.
Целая глава будет о том, как мы с тобой и наши юные помощники из детяслей всю пыль с дороги собрали и просеяли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13