Может быть, не стал бы рубить пальцы дауну. Но то, что проучил бы его, - это точно.
Ведь никакой суд четырнадцатилетнего дауна судить не будет, даже если тот найдет в поле пулемет и перестреляет половину Починковского района. Витька Губан, как всякий, извините за выражение, дурак, неподсуден. Учить его, раз он стал социально опасным типом, надо своими силами. Чтобы преступление больше не повторилось, чтобы он действительно не нашел пулемет и не покосил из него людей. А пулеметов в смоленской земле запрятано много. Еще со времен войны. Но, с другой стороны, есть закон, и закон этот преступать не имеет права никто.
Все верно. Кроме одного. Существует еще и такая неудобная и непростая штука, как совесть. Впрочем, совесть совести рознь, одно дело - совесть разумного человека и совершенно другое - совесть человека неразумного...
Впрочем, какая разница, если от неразумного преступника общество страдает так же, как и от разумного?
Было открыто и второе уголовное дело. Одно - открытое ранее по обвинению Долгатова и его зятя Давудбекова, второе - по обвинению юного злодея в необычайном изнасиловании. По закону (и по совести) надо было судить и одну, и вторую стороны, но итог у судебного разбирательства во всех случаях получался перекошенным: Долгатов и Давудбеков отправлялись на северный лесоповал откармливать морозоустойчивых комаров, Витька Губан оставался дома, чтобы продолжать дело, которое уже освоил, - насиловать малолетних девчонок. Девчонки постарше давали ему сдачи, и это Губан учитывал. Сдача - это всегда больно.
И молодой следователь, взвесив все "за" и "против", решает уголовное дело закрыть: не виноваты Долгатов и Давудбеков, и все тут! Прокурор района, надо отдать ему должное, поддержал своего подчиненного.
Но тут начали вылезать особенности уголовного дела, ранее скрытые верхним пластом преступления. Дескать, Долгатов и Давудбеков - лица кавказской национальности, от денег у них пухнут карманы; купили, дескать, кавказцы прокуратуру целиком вместе со следователем, шефом этой правоохранительной конторы, дымоходом и печной трубой, - потому-то это дело и закрыли...
В общем, поползли по району гаденькие слухи, а мать Витьки Губана Надежда Юрьевна, которую я очень хорошо понимаю - она, как всякая мать, защищает своего сына, и было бы странно, если бы не защищала, - немедленно настрочила бумагу в область.
Правда, надо отдать ей должное, национальные мотивы, Надежда Юрьевна в своем шестистраничном послании не затронула.
А с другой стороны, они все равно присутствовали - в подтексте, - они витали в воздухе.
Я находился в кабинете Сергея Алексеевича Петухова, когда к нему принесли почту, и среди бумаг - постановление о прекращении уголовного дела и жалоба Надежды Юрьевны.
Если разбираться в этом деле поверхностно, с точки зрения нашего несовершенного закона, то получалось: работники прокуратуры, не имея никаких на то оснований, прекратили уголовное преследование. А почему они это сделали? Ответ находится на ладони: получили взятку.
Этот находящийся на поверхности вывод усиливается в несколько раз, стоит только встать на сторону Витьки Губана и посочувствовать ему: больно ведь было парню, когда Муртаза рубил ему два пальца. А Язбике разве не было больно, когда ее насиловал этот здоровенный дядя?
И вообще, кто берется определить: кому было больнее, Язбике или Витьке? Или же отцу Язбики?
Петухов - человек опытный - понял, что никакой взятки не было, да и быть не могло.
И Петухов поступил по совести - поддержал своих подчиненных, признал их правоту. Я снимаю за это перед Сергеем Алексеевичем шляпу.
Все участники этой истории наказаны. А раз наказаны, то этого достаточно, этим и надо ограничиться... Так? Или не так?
Звереныш
Ромка Сухарьков происходил из так называемой наблагополучной семьи: отец у него после ограбления ларька, носившего гордое название "Все для дома, все для семьи", загудел на четыре года в край белых ночей и непуганых комаров под северный город Инту, а матери, бывшей работнице формовочного цеха завода на Косой Горе, до сына не было дела - у нее без мужа, как это часто бывает, началась веселая жизнь. Дешевого спиртного появилось много, очередей никаких, талонов, которые раньше, в "сухую" перестроечную пору, приходилось предъявлять едва ли не под каждую бутылку, сейчас уже никто не требует... Пей - не хочу!
Иногда она исчезала на двое суток, иногда на трое, и тогда Ромка оставался один в загаженной, пахнущей нечистотами квартире, рыскал по полкам в поисках еды, находил заплесневелый сухарь, твердый, как железо, и грыз его, упрямо, давясь слюнями, горечью, гнилым духом плесени, рыча и с жадной тоской оглядываясь по сторонам: а вдруг попадется еще что-нибудь съестное? В другой раз он находил в бумажном пакете горсть риса либо гороха и жевал упрямо, морщась, когда зубы не могли одолеть слишком уж твердую еду... Но хуже, если еды не оказывалось вовсе...
Однажды он не вытерпел, подтянулся к открытой форточке, по-змеиному ловко протиснулся в нее и вывалился наружу. Падать со второго этажа ему не пришлось, он свалился на толстый сук дерева, растущего под окном, распластался на суку, будто гусеница, обхватил его обеими руками и ногами, чтобы не свалиться на землю.
Некоторое время он лежал неподвижно, словно пережидая что-то, гася испуг, возникший в нем запоздало, когда полет уже состоялся, и пронзивший ужасом все тело, потом приподнялся на ветке, по-гусеничьи перебрался на ствол и сполз вниз.
Около ближайшей торговой точки его угостили куском свежего батона сделала это щекастая жалостливая тетка, высунувшая голову из полузарешеченного окошка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69