У нее мальчишеская стрижка седеющих волос, совсем нестарое лицо, но темные тени под глазами выдают возраст - ей около пятидесяти.
Олег знал ее младшего сына Владьку. Вместе учились до девятого класса, дружили только до пятого. Кажется, недавно все это было. Но сейчас Владька Румянцев учится уже на втором курсе Кораблестроительного института...
Вопреки ожидаемым нападкам, председательствующая дружелюбно посмотрела на Олега, зачитала "обвинительное заключение" и потребовала объяснить товарищам причину такого поведения.
Туркачев молча встал, одернул куртку. Может быть, ему понравился тон Клавдии Егоровны или просто он обрадовался, что депо наконец пришло в движение, глаза его просветлели.
Он пожал плечами и бойко начал, обращаясь к сидящим за столом:
- А чего говорить много? Я не хочу...
- Выйдите сюда, - прервала его Румянцева, - повернитесь лицом к товарищам и им рассказывайте.
- Можно и так, - согласился Олег, умеряя пыл.
Он рассказал, что девчата в цехе недолюбливают его, часто поднимают на смех, ехидничают, прячут инструмент. А позавчера их поведение превысило всякую меру, Во время работы Потапенко подошла к нему сзади и начала состригать волосы.
- Вот, полюбуйтесь, - Олег приподнял с воротника грязные волосы. Повыше затылка сияла небольшая плешь.
В зале засмеялись.
Румянцева постучала карандашом по графину, требуя тишины.
- Что было дальше? - спросила она.
- Ну, я не рассмотрел точно, кто это был из девчонок, и наугад размахнулся рукой... попал Потапенко по лицу... Какое она имеет право стричь меня?
- Так он говорит, Маша?, - спросила Клавдия Егоровна девушку.
- Не совсем так, - робко начала с места Потапенко. - Мы, то есть все девочки, давно ему предлагали, чтобы он подстригся. А то что это такое, не голова, а копна какая-то...
- Правильно, - поддержал ее старый мастер Кузьмич. - По технике безопасности с такими волосами работать на станке запрещается! Я не знаю, куда смотрит Монастырский... В общем, девчата правы на сто процентов, такое мое мнение, - закончил он.
- А почему ты после этого сбежал с работы и прогулял три дня? - спросил комсорг цеха Михаил Григорьев.
- Пропьянствовал, - объяснил Туркачев.
Тут уж стук карандаша по графину не помог. Заговорили все сразу, каждый по-своему.
- Почему мы не прогуливаем?
- Ему наплевать на честь цеха...
- Гнать таких с завода грязной метлой!
- Как выгонишь - он преимущество имеет, в тюрьме сидел. Таких перевоспитывать надо, а не гнать, товарищ дорогой...
Выступающие говорили много. Приводили примеры добропорядочности молодых рабочих, бросали упреки парткому, комитету комсомола, которые плохо ведут воспитательную работу среди молодежи. Излагали свои наскоро придуманные рецепты воспитания.
Олег неподвижно сидел на своем месте, вобрав голову в плечи, будто стараясь смягчить сыпавшиеся на него удары. Он прислушивался к некоторым советам, про себя соглашался с ними или нет, но раскрыть рта не смел. Пусть уж бьют до конца...
Слово взял старик Николаев:
- Для этого молодого человека есть единственный путь спасения: побольше работать и, не скажу поменьше, а совсем перестать пить...
- И не курить! - вставил острый на язык Витька Мотюхин, известный в цехе лодырь.
Вспыхнувший смешок тут же погас под серьезными взглядами рабочих. Витька поспешил спрятаться за чью-то спину. Собрание продолжалось...
На трибуну вышел комсорг Михаил Григорьев.
Настроен он был агрессивно. По его мнению, с прогульщиками и пьяницами типа Туркачева ни в косм случае не следует церемониться.
- Здесь упрекали комитет комсомола и комсомольцев в плохом воспитании... таких вот, - он небрежно кивнул в сторону Олега. - А дайте нам рецепт воспитания?
Например, я согласен взять индивидуальное шефство над Туркачевым. В роли няньки, правда, никогда еще не выступал, но для пользы дела можно попробовать. А то он всех девчат поочередно изобьет. К нам в цех никто из них не пойдет работать.
Эти слова вывели Олега из оцепенения. Он, словно проснувшись, приподнял низко опущенную голову. Глаза, устремленные до этого в одну точку, вдруг беспокойно забегали, будто нащупывали поддержку среди окружающих. Не слыша ничего, кроме издевательски-ехидного голоса Григорьева, он запротестовал:
- Не надо! Не надо мне таких воспитателей! Какнибудь сам разберусь...
- Как-нибудь нас не устраивает, - наседал Мишка. - Как-нибудь ты уже показал. Нужно так, как коллектив желает!..
Это было последней каплей, переполнившей чашу терпения. Правда, Олег не посмел уйти с собрания немедленно, но уже больше никого и ничего не слышал.
Он возненавидел сразу всех этих людей и заранее начал обдумывать самые разные планы мести им. С Григорьевым он решил рассчитаться особо. Сегодня же, после собрания, он встретит его на улице и изобьет. Изобьет лихо, с удовольствием. Пусть знает, щенок, кого на смех поднимать. Тоже мне, - от горшка два вершка, а туда же, поучать...
Он как во сне воспринимал последующие выступления. Кто-то говорил зло и отрывисто, кто-то унизительножалостливым тоном пытался защищать его. Затем Олега попросили встать и опять что-то спрашивали. Он механически отвечал. Единственная фраза, которую он услышал под конец отчетливо, была сформулирована так: "Объявить общественное порицание и предупредить..." О чем предупреждали, он не помнил...
Только когда Туркачев покинул душное помещение красного уголка и на заводском дворе жадно вдохнул полной грудью сырой, пахнущий жженым углем и каленым железом воздух, сознание происшедшего начало отчетливее дох.одить до него. Соблюдая хронологическую последовательность, он припоминал себе ход событий:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13