– Нет, не проще. Я должен за нее перед начальством отчитаться. И уничтожить ее в присутствии начальства. А то вы, предположим, кинете ее в камин, а что я представлю в качестве отчета? Кучку пепла? Ее же к делу не пришьешь!
Пауль замолчал. "И зачем все-таки это ему надо? Бред какой-то… Или он темнит?"
– Ну хорошо, – отвечал Поль, на удивление быстро доевший свою порцию, – Могу и объяснить… – он позвал Лукаса и что-то пробурчал ему. Кабатчик кивнул. – Могу, хотя какой вам с этого прок? Вы все равно ничего не поймете, даже если я все вам расскажу об этих людях, об этой стране… О нас всех… Я родился на ферме, на самой обыкновенной, такой же, как та, где вас приводили в чувство. Только слегка победнее. Не в этом дело. Вы видели, как тут живут, в каких условиях. Большинство просто не знает, что можно жить по-другому. Это люди, которые годами – а некоторые и всю жизнь – сидят на своих хуторах. Для них поездка на ярмарку в соседний город – целое событие. Здешние мужчины впервые выбрались в широкий мир во время Первой Мировой, когда их мобилизовали… Что такое мобилизация, они не особенно понимали. Для чего и зачем эта война, кто с кем воюет – для них это было настолько далеко и неясно! Вы и представить себе не можете. Они так и не поняли, что происходит, пока не оказались на фронте. Оттуда к нам в деревню возвратились далеко не все, но те, кто возвратились… Спасибо, Лукас.
Кабатчик принес еще сидра и Пауль, решив напиться хотя бы потому, что никаких других действий он произвести не мог, снова начал глотать шипучий яблочный напиток. Напиток проникал в каждую клеточку его тела, и последующие разъяснения Поля Горнека доносились как сквозь пелену:
– Те, кто возвратились, рассказали нам, что кроме наших хуторов есть еще огромный мир, в котором живут совсем другие люди, непохожие на нас. Я тогда был еще мальчишкой, и все слушал, слушал… Это было интереснее, чем тетушкины сказки про Яна с железной палицей… Мне тоже хотелось увидеть этот мир, и не только увидеть и вернуться, как они, но и пожить в этом мире. Мне хотелось носить городскую одежду, ездить на трамвае, кидать крошки на мостовую голубям, ходить с утра пораньше в контору на службу. Да и много еще чего… – он рассмеялся своим неприятным гороховым смехом. – Но не об этом речь. Я знал, что для того, чтобы получить право жить в большом мире, нужно говорить по-французски. У нас на ферме никто этого не умел делать. Только мой дядя, который вернулся с войны (отец не вернулся), научился французскому. Я ему завидовал… Пейте, пейте, вреда не будет… Не буду вас особенно утомлять, рассказывать, каких усилий мне стоило вырваться из этой дыры, получить хорошее образования, и какую цену мне пришлось за это заплатить. В общем, я смог стать тем, кем я стал. Современным человеком… А те, кто не захотел отказываться ни от своего языка, ни от этого тесного мирка, остались на всю жизнь по щиколотку в навозе.
Никогда в жизни Пауль так не пьянел от сидра. Комната плыла и вращалась перед его глазами, и он видел только два огненно-красных глаза, которые смотрели на него прямо из очага. Голос собеседника доносился откуда-то со стороны.
– … Я за прогресс, – продолжал Поль, – и против засилья духовенства, которое продолжает вбивать в головы прихожан какие-то догмы, устаревшие лет на тысячу. С помощью той самой книги, которую вам надо будет найти. А мне – уничтожить. Если эта книга будет издана, тем более сейчас, когда снова разрешено преподавание на бретонском и тому подобное, если кто-то закончит дело Треберна, и Она появится в каждой ферме на каминной полке как "Жития святых", то ни о каком прогрессе речи идти не будет. Если каждый священник будет хранить эту книгу как зеницу ока и латынь в церквях окончательно уступит место бретонскому, то…
Продолжения Пауль уже не слышал. Красные языки пламени, красные глаза – все это слилось в какое-то багровое зарево. Он уронил голову на стол и заснул.
– …Пауль, проснитесь. Отдохнули, и хватит.
Пауль открыл глаза. Горнек по-отечески ласково тряс его за плечо. Достаточно долго Леверкюн наблюдал, как из ничего возникают очертания мрачноватого кабака со старинным очагом.Кабатчик что-то сказал Полю, но тот только хохотнул в ответ.
– А его и правда зовут Лукас? – спросил Пауль. Для чего ему нужно было это знать, он и сам вряд ли понимал.
– Нет, конечно, – ответил Горнек, как будто он уже ждал этого вопроса. – это у него прозвище. Семейное. Ладно, Вы выспались, отдохнули, пора нам с вами и в путь. Я укажу вам дорогу. К вечеру дойдете до фермы, где вас уже ждут, Там и заночуете. Там тоже живут мои родственники. Кервезенн. Это название фермы. Запомните?
– Кервезенн, – повторил Пауль бессмысленное для него название. Странно, но он не чувствовал ни жажды, ни головной боли. И вполне мог шагать еще полдня.
– Хорошо. Мы дойдем с вами до того самого перекрестка, где встретились утром. Я покажу, куда вам идти. Они вышли из кабака, и в нос Паулю, уже успевшему притерпеться к сырости и затхлости, ударил поток свежего деревенского воздуха. Пахло зеленой еще травой, прелой листвой, влажной сырой землей, и к этому запаху примешивалось солоноватое дыхание отдаленного моря. Оба молчали, пока шли до перекрестка. Впереди поблескивало болото.
– Вам теперь направо, – деловито распорядился Поль. – Мне, – прямо. Тут и расстанемся. Повторите еще раз название фермы, где вам нужно остановиться.
– Кер… Кервезенн!
– Отлично. Ну что ж, желаю удачи, господин Леверкюн! И помните о моих условиях. Через пять дней книга должна быть у меня.
Пауль ничего не ответил, только махнул рукой. "Пошел он к черту!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97