безболезненно проваливался во тьму; то как бы взрывался изнутри, извергаясь огнем, то уносился, ускорением, пьянящим, низводящим естество до мизера, превращающим материальное "я" в абсолютное ничто. Нечто подобное ощущалось и тогда, когда тело- уже парализованное, бездыханное - мгновенно разрасталось во вселенную. Распятое в бесконечности, оно становилось невесомым и невидимым...
Сейчас появится Морфий. Отдай мне "Макарова". А сам отыщи мою игрушку и сделай вид, что я тебя... понимаешь ли, пришил. За меня не бойся. Во-первых, я сам хочу, во-вторых, если что... Я при оружии.
Фазан ушел в глубь оврага. Упал в зеленых зарослях так, чтобы сверху - с кручи обрыва - Морфий сразу же увидел:
опасность устранена.
Воздетые руки Йоты сияли кончиками пальцев.
- Без крови нет жизни земной. Без боли - тоже. Рождаются, становятся женщинами - все через боль и кровь. И слава стоит крови. А в причастии вкушаете вы плоти и крови заступника нашего. Осознай свой путь, и страх покинет тебя. Теперь он будет у тебя светел и легок, потому что кончится наконец долгая забота о других, нуждающихся в твоем участии. Искупил ты их преступления страданием плоти твоей, пролитием крови своей.
- Но ведь с болью ухожу я отсюда, и не будет мне покоя, знаю. Там, в папоротниках, чадо мое, мне неведомое до последнего часа, с исстрадавшимся и полным ярости сердцем. Разве чужой он мне? Почему я, отдавший столько жизней своих за других, не могу спасти плоть и кровь мою?
- Не можешь, ибо не твое это дело. Рождение второго сына твоего не одобрялось, но прощено. А это немало. Знай! И облегчай этим знанием страдание свое.
- Но ведь погибнет он!
- Не ведаю о том. И мне не всякое знание ведомо. А ты свое выполнил. Ты чист и высок. Не оглядывайся назад. Там тлен и страсти. Изгони из себя плотское, земное. Недостойны они тебя отныне, ибо внешнее и временное все, что во плоти и на земле.
- Выходит, мой ребенок мне чужой, если плоть - нечто внешнее, временное, и к душе его я не имею никакого отношения. Тогда почему я испытываю к этому ребенку такую нежность? Почему я скучаю, тоскую по нем? Почему испытываю болезненно- сладкое состояние, когда хрупкое это создание прижимается ко мне?
- В жизни не так, как в вечности. В жизни реальна плоть, а душа - миф. ТАМ же эфемерна плоть...
- А ТАМ? Разве я не смогу любить своего малыша Там? Разве мои мать и бабушка не любят меня Там? Тогда зачем они приходили?
- Они приходили?
- Я видел их, как тебя сейчас вижу.
- И что? Вы разговаривали? Ты их слышал?
- Они молчали. Но я их слышал. Они одобрили меня и благословили. За сына... Я был рад этому. Ведь я сомневался, не знал, как поступить. Пусть сын не знает меня, но я просил сына. И он был мне дан. Я хочу, чтобы он вырос человеком.
- Этого хотят все. А ты люби его на расстоянии. На земле этого достаточно. А Там... Там в любви не нуждается никто. Бессмертие - это и есть способность всем любить всех. Сто восемь возвращений на земле как раз и есть тот минимум, который делает человека способным к бессмертию.
- ...Да он никак помирает... - Арусс открыл глаза и увидел стоящего над ним Морфия.
Двое направлялись к Фазану, а на круче обрыва маячила еще фигура.
- Мы так не договаривались. Ты обещал один, - прошептал Арусс.
- Что-то я не дотумкаю, - продолжал свое Морфий.
- Всё, как условились. Я... Мне удалось его уколоть...
- Он тебя тоже... И, как я понимаю, основательно уколол. Ловкий пацанчик. Моя порода! Приучу гаденыша. Послужите дяде родному. А то, ишь ты, террор объявил. Ты, старик, молоток. Жаль, конечно, тебя. Но ничего не поделаешь. Я хотел помочь. - Морфий полез в карман. - Это твой паспорт. Вот твоя фотка - наклеена, придавлена печатью. И написано: международный. Осталось только заполнить его твоими данными. Но ты сам подкачал, в таком виде тебя никакая заграница не примет. - Морфий бросил на Арусса взгляд, в котором было неподдельное сожаление, и хотел отойти, но неожиданно упал навзничь, так и не сообразив, что произошло. Выстрела он не услышал и никак не ожидал ничего подобного от умирающего лысого бродяжки, мечтавшего выбраться куда-нибудь подальше за границу...
Опять весна, и опять цветут яблони. Вдали - храм, а окрест- домики, домики под красной, оранжевой, розовой, черепицей.
- Где это мы?
Глаза ее светились каким-то таинственным злато-зеленым светом.
- Спасибо тебе, - сказал Арусс.
- И тебе спасибо, - ответила Йота. - Сейчас я уйду. А ты чего хочешь?
- Увидеть землю...
- Зачем? - Йота изумленно посмотрела на Арусса и рассмеялась. - Ты удивительный, однако, тип. Смотри!
И Арусс увидел зависший над оврагом вертолет, бегущих по лесу, отстреливающихся людей, светловолосого парня, сидящего около распростертого тела...
- Сынок! - прошептал он.
Парень поднял голову, и Арусс увидел его сухие, вопросительные глаза.
- Прости меня.
Глаза оставались непонимающими.
Арусс заплакал и прошептал:
- Сильно угнетен я, Господи, оживи меня по слову твоему.
- 3АЧЕМ? - закричала Йота.
Арусс оглянулся. И не увидел ее. Только злато-зеленый свет брызнул в лицо. И пахнуло морским ветерком.
Ведь, понимаешь, что снится тебе это стремительное падение с огромной высоты, а все равно жутко. Постепенно оно замедляется и превращается в полет. И тут же начинает звучать пение. Я давно знаю эту музыку: песня рабов из "Набуко" Верди. Какой совершенный хор! Не земной. Я слышал его Там... Какой хор! Если бы не сигнал, диссонирующий с гениальной мелодией... Звонок! Он все портит. Убивает.
Болит голова. Ноют суставы плеч. Подкашиваются ноги.
А тут еще эти звонки!
"Проснись! Ну проснись же! Па-а-а-па! К телефону тебя".
Какой капризный голос!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18