Их толстые длинные шеи безобразно напрягались, крылья исступленно трепетали и бились, перья сыпали в воздухе, как белый и черный снег. Земли достигала безумная мощь их схватки, берег подо мной гудел, дрожал от ударов, которые они наносили друг другу тяжелыми клювами, и дикое пламя, горевшее в их глазах, озаряло округу неестественным мрачным светом. На том сотрясавшемся берегу я и сам поеживался от страха и неожиданного холода. Как о спасении подумал я, что силы вынести это ужасное зрелище мне придаст какой-нибудь талисман, символ веры, какая-нибудь ладанка, в которой от посторонних взглядов спрятан крошечный портретик матери, и, не теряя времени даром, побежал в гостиницу. Я перерыл все свои вещи, но ладанки так и не нашел. В номере никого не было. Затем из ванной комнаты, протирая полотенцем мокрые волосы, вышла Гулечка. Она хорошо пахла и хорошо, свежо выглядела. Неторопливыми, уверенными движениями она сделала из полотенца тюрбан и надела на голову, а потом, остановившись в дверях и наклоняя голову вбок, что вытряхнуть из уха воду, спросила меня свежим, хорошим голосом:
- Что ты ищешь, Нифонт?
- Ладанку, - ответил я, продолжая еще и еще рыться в вещах, но уже совершенно безнадежно, - я ищу ладанку, Гулечка.
Скорчив гримаску удивления, она спросила:
- Какую ладанку?
- Ладанку, - сказал я. - В ней портретик моей мамы.
- Твоей мамы? - удивилась Гулечка. - А у тебя была такая ладанка?
- А как же! Была, естественно... еще бы, символ веры... у меня была такая ладанка.
Она пристально посмотрела на меня и сухо возразила:
- Ты придумал это, Нифонт. Сочинил на ходу. Никакой ладанки у тебя не было.
- Была, - не согласился я, - была, и я носил ее на груди.
- Хорошо, - сказала Гулечка, - почему же я ее ни разу не видела? Ни в одну из ночей...
- Я снимал ее на ночь.
- Что ты делаешь, Нифонт? - вдруг спросила Гулечка, заметив что-то, на ее взгляд, подозрительное.
- Ищу ладанку, - ответил я просто.
- А зачем она тебе?
Я сказал:
- Она придаст мне сил.
Она выбирала, какое платье надеть, а я искал ладанку, потом она сказала:
- Лучше всего будет, Нифонт, если мы вернемся домой.
- Куда же? - Пришел мой черед удивляться.
- В Одессу, - пояснила Гулечка.
- Да, конечно. Но я должен найти ладанку.
- Мы можем хоть сейчас выехать... в любую минуту... лучше прямо сейчас.
- Да, - сказал я, - не имею ничего против. Мне все равно. Но без ладанки не поеду.
- К черту ладанку! - вскипела Гулечка. - Дома тебя ждут жена, мама, ты найдешь ладанку. Тебе помогут. Дома и стены помогают. Все будет хорошо, Нифонт.
Она похлопала меня по плечу. Тюрбан свалился с ее головы.
- А как же ты? - спросил я участливо. - Ты-то что будешь делать?
- Не знаю, - она пожала плечами.
- Ты? Не знаешь? Ну, егоза, напади на верный ответ, подумай хорошенько, тебе есть что сказать мне.
- А разве я непременно должна знать?
- Но и тебе помогут? - ответил я вопросом на вопрос.
- Само собой, - ответила она не раздумывая, - и мне помогут, не пропаду. Все будет как прежде. Буду работать, ходить в гости...
- Значит, я могу не беспокоиться за твою дальнейшую судьбу?
- Все будет хорошо, Нифонт, вот увидишь...
В порыве бодрости она послала мне воздушный поцелуй. Вот увидишь, сказала эта странная особа, т. е. что-то там посулила мне, но я мог лишь скептически хмыкнуть на такое ее обещание.
Глава восьмая
Скажут, что я как следует и не любил Гулечку. Пусть так. Но я твердо знаю, что люди способны на великую по силе любовь, а в любви на удивительные поступки, даже, можно сказать, деяния. Я приведу только один пример. Помнится, я читал одну небольшую книжку, хотя не помню теперь ни ее названия, ни авторов, а из всех предуведомлений и обрамления - лишь то, что она, по заверению издателей, основывается на реальных фактах и имеет назначение воспитывать в широких читательских массах благородные чуства. Очень хорошо! С реальными фактами всегда следует держать ухо востро, а против заботы о воспитании читателя ничего не возразишь, дело полезное.
В той книжке рассказывается, среди прочих, весьма своеобразная история. Некая молодая женщина - в книжке она названа каким-то условным именем, а мы продолжим этот прием, назовем тоже условно, скажем, Ольгой, итак, молодая женщина приятной наружности, по имени Ольга, появляется в следственных органах и в официальном порядке заявляет о пропаже своего ребенка. На вопрос следователя, когда это прискорбное событие имело место, Ольга (возможно, Ольга Николаевна или Павловна, с тем чтобы не отказывать ей в уважении, заслуживает она его или нет), отвечает, что давно, уж пять лет тому назад. Следователь потрясен, искренне, по-человечески, и читателю, даже если он недостаточно воспитан, да и эту книжку взял без намерения добыть себе извне правильное воспитание, не надо объяснять, какие чувства заговорили в следовательском сердце. Но служивый не спешит дать волю своему сердцу, он собран и сдержан; не подавай виду, что поражен, - думает он, вероятно, в своей опытной и ко многому привычной чиновничьей голове, - она, кто знает, на то, может, и рассчитывает, так что сначала разберись, что это за штучка...
Так в чем же дело? Почему Ольга Николаевна молчала пять лет? Искала ребенка собственными силами? Покрывала какое-то ужасное преступление, а теперь отважилась сознаться, покаяться, изобличить преступников?
Оказывается, женщина... ждала, и даже не столько возвращения сына, сколько возвращения его отца. Она росла и воспитывалась (следователь узнает это без какого-либо нажима со своей стороны, единственно потому, что в заявительнице горячо пробился исповедальный стих) в семье, не чуждой просвещения и культуры, ее нежили и холили, в общем, была своего рода теплица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102