- По-моему, - обронила она небрежно, - он меньше всего думает о своей жене.
- Я никаких претензий не имею, - возразила Лора с усмешкой, задрожавшей на ее тонких, этаких бескровных губах. - Это ваше дело, добавила она с искусным проявлением миролюбия.
Я спросил:
- А как ваше здоровье? Больше не болеете?
- Ты и не представляешь себе, дорогая, - кинулась Лора, - как мы извели в прошлый раз этого молодого человека. Мы говорили только о болезнях... и он терпел! Он, бедняга, молчал и не знал, куда себя деть от тоски. Нет, - повернулась она уже ко мне, - мы не вполне здоровы, выздоровления и не может быть... что поделаешь! И мы не хотели затевать пирушку, но ребята настояли, они молодые и здоровые. Им лишь бы беситься. Настоящие сорви-головы, какие бывают в романах. Сегодня, Кирилл, у нас будет не то, что в прошлый раз, и вы хорошо проведете время.
- Кирилл, - обратилась ко мне Гулечка, - цветы... где твоя галантность, Кирилл? Букет, виновница торжества - соображай, Кирилл!
Я спохватился.
- Я хочу одно сказать: тесен наш мир, - воскликнула Лора, сияя среди цветов. - Оказывается, мы все друг друга знаем.
Гулечка была великолепна. Я заново открыл для себя, что среди людей, ей знакомых и привычных, она расцветает с особенной силой, черт возьми, это открытие, как ни странно, с каждым разом доставляло мне все большее наслаждение, ибо мучило меня, я открывал, что в ее великолепии мне тем меньше остается места, чем оно пышнее. Лора обо мне уже забыла, не знаю, под каким именем я у нее теперь значился и значился ли вообще. Правда, часом позже она украдкой шепнула мне: можете на меня положиться, Корней, я ничего не скажу Жанне, я люблю ее, но это еще не значит, что вы тоже обязаны ее любить, я понимаю, всякое бывает, и нечего мне в это совать нос. Ее супруг, итальянский бедняк, похоже, вовсе не узнал меня. Как и в прошлый раз, он хмурился и, сидя во главе стола рядом с сиявшей по-своему, болезненно, Лорой, казался вместилищем мрачных разрушительных замыслов. Этот человек не менялся: он таил злобу в своем молчании, даже в молчании сравнительно мирных минут, он был лют, яростен, напорист, когда поднималась медицинская тема, и имел суровое мнение вообще обо всем на свете. Его постоянство навевало на меня скуку, внушало мне отвращение, я питал к нему физическую неприязнь, я не сомневался, что мне не удалось бы ни в чем его убедить, поставь я перед собой такую цель, и в конечном счете я не мог простить ему его постоянства, как другим не хотел простить изменчивости. Ни в том, ни в другом я не находил пристанища, и в том и в другом, как мне казалось, одинаково мельчала и распадалась та часть моей индивидуальности, которую я хотел бы обратить на полнокровное общение с людьми. Но его присутствие, как и его отсутствие, не имело для меня сколько-нибудь серьезного значения, не от него зависело, что со мной станется. Я всматривался в лица гостей и не видел ничего угрожающего моему относительному благополучию. Я знал наверняка, что Лора при первой же возможности донесет Жанне обо всем, что подметит за мной в этот вечер, но эта перспектива меня мало пугала, в ней не было ничего нового. Вместе с тем подняться, выкарабкаться из ощущения, что события принимают странный, как бы горячий и узкий, как бы уже специфический оборот, не удавалось, и это было сквернее всего.
Пирушкой заправляла молодая поросль, и я не понимал, что связывает хозяев с этими норовистыми и грубоватыми юнцами. Впрочем, Лора показала себя отличной хозяйкой, расторопной, в меру суетливой. Она показала себя даже в некотором роде наставницей молодежи, мудрой воспитательницей, чутко отзывающейся на нужды и проблемы, волнующие современного молодого человека, но я не берусь судить о воззрениях, которые она пыталась привить своим подопечным. Это была настоящая каша, иной раз с примесью каких-то даже трансцендентальных отходов, и, надо сказать, многие ребята, слушая виновницу торжества, прятали усмешку и в конце концов не нашли себе лучшего применения, чем напиться вдрызг. Были танцы, Гулечка бодро приняла в них участие, и Лора, разумеется, не отставала. Итальянский бедняк долго клевал носом и наконец рухнул со стула. В этот раз он был действительно пьян. Но это уже из области комического.
Как я и предвидел, Гулечка решительно отвергла мои притязания ночевать под ее крылом, мотивом отказа была уже поднадоевшая мне ссылка на неусыпную бдительность маменьки. Я не желал коротать ночь где попало, как придется. Выпив лишнего, я стал подозревать всюду ловушки, сети, на меня расставленные, мне пришло в голову, что на меня, родительскими усилиями и молитвами, объявлен розыск и идти в людные места - все равно что идти в петлю; я весь обратился в бдительность и осторожность. Я решился идти к Пареньковым.
Они удивились, что я так поздно, я же удивился вдруг, что до них еще не дошли слухи о моем очередном преступлении. Паренькова не сводила с меня неподвижного взгляда, в котором ясно читался приговор моему нескончаемому жульничеству, а Пареньков качал плешивой головой в такт моим путаным объяснениям, лениво пережевывал один за другим медовые пряники и вряд ли меня слушал. Он не имел ничего против моего ночевания и не старался постичь, что побудило меня бежать из дома. Его вполне устраивала версия, что я разругался с Жанной. Паренькова была убеждена, что исправит меня лишь могила, а буду я ночевать у них или нет, это уж никакого значения и не имеет. Они постелили мне надувной матрас на полу в небольшой чистенькой комнатке, погасили свет и ушли, почесывая головы и зевая. Среди ночи меня разбудил яркий свет, я открыл глаза и увидел, что они оба, в пижамах и тапочках, стоят на пороге и внимательнейшим образом изучают меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102