.. необозримая даль. Ну да, что-то в таком роде. Всю мою сущность, мою душу Гулечка увидит как бы необозримой далью и ясной перспективой. В конце концов у нее откроются глаза, я помогу ей в этом, а если... то есть если она посмеет тогда обмануть мои ожидания, позволит себе презрительную усмешку... так ведь все-таки возможна и впрямь тайная пещера, где она будет в моей власти!
Она и сейчас была в моих руках, слушала мою болтовню и улыбалась мне. Она была бесконечно хороша.
Хотя Шарж и уверял нас, что все оплачено, под занавес гуляния сложилось так, что мне пришлось, признаться, с великим неудовольствием, выложить почти весь свой капитал. Когда мы вышли в вестибюль, я заметил, что Шарж сильно шатается и фантастический галстук мечется воздушным змеем и ударяет его в невыразительную, слегка впалую грудь.
- Этот Владимир Иванович, - сказал он, нетвердой рукой указывая на швейцара, который как раз с невозмутимым видом подавал мне шляпу, - знает три нерусских языка... удалец!
Мне представилось, что Владимир Иванович непременно скажет какую-нибудь нерусскую гадость в мой адрес, и я поспешил воззриться на него внушительно и предостерегающе, однако он молчал и смотрел орлом. Я опасался, что Шарж выйдет из роли и заботы о Кире снова лягут на мои плечи. Но я плохо знал нынешнего Шаржа, не исключаю, впрочем, что у него в голове возникли собственные виды на это бедное создание. Во всяком случае, едва мы оказались на улице, он тотчас остановил такси и принялся решительно подталкивать к нему Киру, и вот тут-то она, похоже, окончательно уяснила обстановку и возвысилась до некоторого протеста. Она отлично понимала, что ей ни к чему Шарж с его проблемами, с его детьми и алиментами, ей хотелось эксцентричного художника; она как будто забыла, что и я не без жены, или слишком уж уверилась, что моя жена совершенно не в счет. Все это было очень странно.
У меня вдруг зашевелилось подозрение, что Кира читает мои мысли. Да, моя жена не в счет, но это знаю я один... Протест Киры всех нас, кроме Шаржа, погрузил в задумчивость. Кира кошачьими взмахами лапок отшлепала шаржевы толкающие руки и что-то при этом повизгивала. Однако Шарж был неумолим, как бывает неумолим до крайности отчаявшийся человек. Я задался целью выяснить, хорошо ли Кира провела время с нами, и тоже наступал и напирал. Это была важная тема. Ведь благодаря активности Киры собрались мы нынче вместе и, судя по всему, хорошо провели время, так что было бы черной неблагодарностью с нашей стороны как-либо ее обидеть. Но Кира не отвечала, в ее глазах светилась печаль. Разумеется, ее сунули в такси, Шарж плюхнулся рядом с ней, машина сорвалась с места, и мы, оставшиеся, видели, что Кира долгим, страдальческим, словно ее везли на плаху, взглядом смотрела на нас через заднее стекло. Затем машина свернула за угол. С Кирой было покончено.
Гулечка, глядя себе под ноги, отрешенно стояла на пустом тротуаре, мы были одни перед входом в затухающий ресторан, и облик моей подруги говорил, что и она только сейчас, может быть, уяснила обстановку. Наступил решающий момент, теперь все должно решиться, лишь теперь, как мне ни представлялось, что все уже решено. Неужели в ее прелестной головке ворочаются какие-то мысли о жестокости окружающих, о м о е й жестокости, и что она сделалась игрушкой в чужих руках? Мне почему-то взбрело на ум, что именно так она сейчас думает. Страшная слабость охватила меня, и я глупо улыбался. Я не знал, что произойдет в следующее мгновение. Проводив Киру, покончив с Кирой, я приближался к Гулечке на слабых ногах и с безупречной отчетливостью, как сквозь изумрудно прозрачную воду, понимал, что хочу ее и сойду с ума, если теперь она покончит со мной, как я покончил с Кирой. И в то же время мне внезапно почудилось, будто мое чувство к ней неестественно, придумано мной, чтобы заместить скуку, и если она сейчас повернется и уйдет и потеряется для меня навеки, я только посмеюсь ей вслед, как-нибудь даже злобно посмеюсь, ядовито и с какими-то судорогами и корчами, извиваясь на земле, как червь.
Это были все сплошь упорные, ужасные, дикие мысли, Бог весть откуда берущиеся. Я разделял с Гулечкой ее одиночество на пустом тротуаре, и вместе с тем нас разделяло огромное расстояние, которое слишком трудно преодолевать, чтобы я пожелал сделать это. Там неподалеку пролегали невысокие, странные и уютные перильца, под ними далеко внизу переливались на воде и в воздухе огни порта, и я, сидя на этих перильцах, был безмерно счастлив. Это получилось как-то само собой. Это так неожиданно и хорошо получилось, что я запомню и за одну эту минуту всегда буду благодарен Гулечке. Ведь я дошел было совсем до ручки, я приближался к ней на слабых ногах и фантазировал вслух нечто абсурдное, почти самодовольное, слепое о своей неприкосновенной и неуступчивой индивидуальности, о том, как мы далеки друг от друга и что это даже хорошо и что так спокойнее, а она - она вдруг подняла голову и улыбнулась мне. Нет, не потому, что она вдруг вспомнила о моих заслугах, о прекрасно проведенном вечере и сочла нужным выразить свою признательность, и не потому, будто испугалась моего приближения и вздумала защититься заискивающей и обезоруживающей улыбкой. Она улыбнулась с простотой, до того просто, что тут никаких объяснений и не требовалось. Может быть, я тогда подвергся чудовищному обману, увидел мираж, как видит жаждущий в пустыне. Но эта ее улыбка решила многое, собственно говоря, моя дальнейшая участь была решена.
- Как же Кира? - спрашивала она и улыбалась.
А я сидел уже на перильцах, к которым подтолкнуло меня внезапное головокружение, говорил, что до Киры мне нет никакого дела, и на каждое ее слово, каждый ее шепоток и вздох все теснее прижимался к ней, к ее груди и животу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102