- Машенька, может быть, - сухо я возразил, - выразила свои мысли несколько наивно, однако в искренности ей не откажешь.
- А я, по-твоему, лгал и притворялся?
Я промолчал. На улице Перстов, указывая на машину, распорядился:
- Садись, поедем ко мне в контору. Как-нибудь да убьем время.
Его повелительность перешла всякие границы. Я решительно выкрикнул:
- Все! Дальше наши пути расходятся!
- Почему? - простодушно растерялся он. - И как же Наташа? Я ведь обещал ей.
- Ты сделал все, что мог, - сказал я.
***
Положим, я в самом деле принимал практические меры, чтобы покончить с навязчивостью моего друга, не позволить ему снова превратить мой дом в притон, но правда и то, что в глубине моей души с той самой минуты, как он напомнил о приглашении Иннокентия Владимировича, образовалось и все росло темное пятнышко желания нанести "папе" визит. Я не думал, что сделаю это, но я и выехал с Перстовым отчасти для того, пожалуй, чтобы очутиться поближе к этой неясной и таинственным образом притягательной цели. Я думал, что, разойдясь с Перстовым и даже пообещав ему на прощание не ходить к Иннокентию Владимировичу, сейчас же поспешу домой, к книгам, чаю и папиросам, однако я пытался обмануть самого себя, ибо в действительности я для того и развязался так быстро с моим приятелем, чтобы окончательно решить, пойду я или нет и что означает странное сомнение и смятение, поселившееся в моем сердце.
Поскольку я еще ничего не решил, посидеть же где-нибудь в приличном месте, пока соображу дальнейшее, я не мог, не имея лишних денег, а сидеть на лавке в сквере не рекомендовали грязь и мокрый снег, смятение подразумевало блуждания по улицам, топтание на месте, уходы и возвращения. Я решил бороться, не располагая определенной целью, т. е. с самим собой, с самообманом, которым тщился придать себе оптимистический вид, с самоощущением, которое обрекало меня на вид больной и жалобный, и направился к своему дому, внутренне проектируя, что чересчур резко и прямо ударившись в этом направлении, через какое-то время не менее резко изменю его и тогда, глядишь, достигну цели. Стало быть, я хотел попасть к Иннокентию Владимировичу, несмотря на то, что побаивался его. Но это был не физических страх перед его возможной силой и жаждой отомстить за вчерашнее оскорбление, нет, страх мне внушало ощущение, что этот человек далеко не так простодушен и порывист, чтобы безоглядно сжигать мосты за спиной, и чем бы ни показывалась бушующая в нем или взбаламученная им стихия, какой бы невинный облик ни принимала, всегда за нею кто-то, например Наташа, стоит в неком особом качестве, небывало, загадочно, неистребимо, угрожающе.
Это был у меня бледный оттиск священного трепета, страха Божьего. Наташа ли стоит за ним, дьявол ли, кто тут толком разберет! Если бы меня спросили, как я понимаю явления, находящиеся-де по ту сторону добра и зла, понимаю ли их вообще и верю ли, что они возможны, а если понимаю и верю, то какие убедительные в отношении этого вопроса примеры готов привести, я бы не задумываясь сослался на жуткий кровосмесительный спектакль, которому беззаветно отдавались моя любовница и мой в неком особом роде удачливый соперник. В конце концов я хотел бы и рассмотреть в подробностях, как это у них происходит, увидеть все собственными глазами! Мистик я, нет ли, а происходящее между ними было, в моих глазах, явлением потустороннего мира.
Но я мечтал все переиначить и сделать так, чтобы не я пугался угнездившегося в Иннокентии Владимировиче - ну, скажем так - жупела, замерцавшей в нем призрачности, жутко становящейся на ноги мертвечинки, а чтобы он боялся меня и я увидел его дрожащим, обессиленным и униженным. Хотел ли я при этом хотя бы косвенно, отвлеченно припугнуть и Наташу, вопрос другой. В настоящее время речь шла исключительно о "папе". Вот это вдруг так ясно открылось во мне, что я решительно свернул с начатого было пути и зашагал к дому моей подруги.
Я ускорил шаг. Но уже близко от цели замедлился, не потому, что снова впал в нерешительность, а чтобы получше рассмотреть дом, внезапно поразивший меня своим обликом, - их дом. Он был самый обыкновенный, я уже, кажется, говорил о нем, и даже сейчас, в минуту высшего напряжения и волнения, я успел подумать, что Иннокентий Владимирович мог бы найти клетку познатнее для той чудесной птички, которую держал в плену своего гнусного обаяния. Дом был деревянный, распластавшийся на земле какой-то беспардонной неурядицей, чудищем, и половину его занимали другие люди. Однако сейчас он неожиданно показался мне высоким, чуть ли не в два этажа, и даже стройным и тонким. Наверное, обману зрения способствовала мокрая прозрачность воздуха, бестелесо съежившаяся в ожидании вечерних сумерек или тумана. Странный был воздух, или, как я понял, странным был сам я. И дом показался мне таинственным, я бы назвал его вертепом злодеев, проходимцев и убийц, если бы мне было очень уж приятно каждый раз вспоминать, что Иннокентий Владимирович в самом деле злодей и в каком-то смысле именно убивает свою дочь.
Я постучал в дверь, и мне открыл хозяин.
- А, это вы, - сказал он без энтузиазма. - Не ждал... Выходит, вы поверили... а ведь я вчера шутил, играл, играл словами, чтобы отвоевать себе право немного побыть с дочерью, чуточку сообщиться с ее прелестями. Ну, раз пришли, это даже интересно. Проходите. Мы развлечемся.
Этот человек сегодня жил словно по принуждению, с кислой миной, оставив роль кутилы и краснобая. Пока мы шли по коридору в комнату, я изучал его спину и думал беспредметную думу о том, что он заметно состарился со времени нашей последней встречи, что это агония, он вырождается среди своих неусыпных пороков, вырождается сам его грех, желание грешить, истощается воля и тает мощь, угасает атмосфера тепла и уюта, которую он создал, чтобы жить вне представлений о совести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82