Ты же хочешь взять ее, но при этом еще на что-то озираться, ну, хотя бы на себя. Эгоизм здоровый, согласен, но не всегда уместный. В данной ситуации лучше будь эгоистом по отношению ко мне, твоему верному другу, не заботься, каково приходится мне, плохо мне или хорошо. Чуточку все-таки потеряй голову, сумей показать возлюбленной, что из-за нее ты сам не свой. Опрокинься в нее и расплескайся обильно. Может, я предпочел бы ее, а не Лизу, хотя Лиза ни в чем не уступает. Может, предпочел бы и вовсе не заниматься всем этим, тем более что дело-то выходит в ущерб Машеньке. Тебе хочется взять и Лизу?
- Скажешь тоже... что за чепуха! Зачем мне Лиза?
- Растерянный и робкий, доверчивый и простодушный - вот каким ты выступаешь перед ними. И обрати внимание, они не смеются над тобой, напротив, ты им нравишься, они тебя по-своему уважают. Видимо, догадываются, что на самом деле ты другой.
- Иначе говоря, считают меня притворщиком?
- О нет, не это. Просто они понимают, что ты поворачиваешься к ним лишь ничтожной частью своего существа и, когда обстоятельства принуждают тебя делать это, должен или находишь нужным показать себя растерянным и простодушным. Они умны и проницательны. Странно, если ты не заметил этого.
Я действительно этого не заметил. В конце концов твердо я был уверен лишь в одном: если кто умен и проницателен, так это я.
***
Скоро за пышными махинами наших двух-трех главных улиц город сбивался на целые кварталы довольно однообразных деревянных особняков, и в одном из таких особняков, подслеповато и удивленно глядевшем резными оконцами, жила Наташа с отцом. Удивление окошек тотчас, едва я вышел из машины, передалось мне, и я с чувством, близким к неприязни, оглядывал землю, исхоженную и истоптанную чудесными ножками женщины, которая теперь, явно по какому-то недоразумению, считалась моей. Дом произвел на меня самое унылое впечатление. Мать этой совершенно чужой мне женщины умерла несколько лет назад, наверное в том же фактически возрасте, какого достиг я. Итак, меня возят на машине, меня вкусно кормят, мне говорят, что я состою в любовной связи с женщиной, чье присутствие сделало бы честь обществу самых блестящих красавиц. Превосходно! Я не удивился бы, обнаружив, что ее мать погребена не где-нибудь, а здесь, у задней стены дома, место, прямо скажем, очень уж подходящее. Тень этого мрачного сооружения тяжело накрыла нас, едва мы приблизились к нему, а ведь стоявшие по соседству с ним близнецы отнюдь не производили на меня столь тягостного впечатления.
Хозяева уже ждали нас, у них все было готово к пиру, к намеку на повторение вчерашнего, и из-за стола весело, приветливо и молодо выглядывал давно утешившийся вдовец, папаша несравненного чада - человек, который был старше меня разве что лет на восемь, почти что мой ровесник. Я знал об экономических тяготах окружающего меня мира и сам страдал бы от них больше, если бы вся моя собственная экономическая политика не сводилась к тому, чтобы как-то перебиваться и не протянуть ноги, но вот уже второй день я кружусь среди какого-то богатства, изобилия, всего, что не может не казаться мне вымыслом, и на душе моей скребут кошки. А между тем люди смотрят на меня так, как будто я представляю собой не только не бесплотное, но нечто даже значительное в том воображаемом мире, где они привычно и любовно обретаются. Я говорю не вообще о людской массе, которой глубоко плевать на меня, а о чудаках, чьи головы начинены дикими фантазиями и склонны воображать, например, что я, возвращаясь домой, питаюсь на ужин заморскими деликатесами или что я не прочь подвизаться в роли жениха изысканной красавицы. Я сделался Александром Петровичем, ибо, рекомендуясь Сашей, выглядел бы смехотворным чудаком в глазах чудака Иннокентия Владимировича, солидного и только отчасти вертлявого человека. Он принимал гостя своей дочери, потенциального жениха, который уже - вот что-то такое коснулось слуха, как-то вроде как услышалось - "переспал с милой и взбалмошной дочуркой, утехой моей старости". Иннокентия Владимировича очень живил быстрый, иронический и смышленный взгляд больших и как бы подкрашенных, так они были выразительны на каменно удерживающем красоту молодости узком лице, глаз, высокий и тонкий, он поражал молодцеватым видом, вообще смотрелся молодцом. Подхваченный духом времени, он пустился в коммерцию, в книгоиздание; и даже сам почитывал, но издавал он дорогостоящую дешевку, а потолковать любил о титанах. Странно мне было, что я попал в семью, тесно связанную с миром книг, но с теми, однако, его сторонами, какие роднили его со всяким торжищем.
Вчера Наташа была одета простенько, поскольку Перстов увез ее прямо с работы, а сегодня принарядилась, и я вправе был думать, что она сделала это ради меня. Я залюбовался свежим, улыбчивым выражением ее лица. Я любил ее безмерно, любил такой, какой она была в ту или иную минуту, и на моем месте ее любил бы всякий, кого не оставляет равнодушным гордая, цветущая, сильная красота женского тела. Но сомнения продолжали меня одолевать. Мне казалось, что после всего случившегося между нами она смотрит на меня как на свою добычу. Ночью, в постели, я принял ее вожделения и даже нашел их оригинальными, но я не мог принять и бледной тени их днем, под самым носом у общественности, почти у всех на виду. Я не мог жениться на ней только для того, чтобы под видом законного брака и вообще полного соблюдения законности быть съеденным ночью или не быть съеденным лишь потому, что я все-таки муж, а не первый встречный. Итак, мне решительно невозможно жениться на ней, ибо ночь, в моем представлении, равноправна дню, ведь ночью с тем же успехом читаются книжки, не правда ли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82