Озверелый, с распятым черным ртом солдат бил кинжалом его зажимающие спасительный борт пальцы.
- Пошел прочь, сгинь, жидяра проклятый!
Еще удар и Владик покатился по дороге, теряя шапку, разбрызгивая брызжущую из изрезанной руки кровь. Зажимая левой рукой раненную, он поднялся на колени и посмотрел вслед машине, уходящей в полыхающее огнем, отчаянно узкое горло котла.
- За что? За что? Разве это возможно? Может только привидилось? Может вернулся тифозный бред?
Не привидилось. Почти достигнув желанной, удерживаемой пехотой перемычки, практически вырвавшись из сжимающихся стальных клещей, машина вдруг подпрыгнула, вспухла и опрокинулась на бок окрашивая все вокруг желтым ярким полотнищем огня.
- Вот черт! - Голова сразу прояснилась, заныла, запекла, задергала раненая рука. Злость прошла, только на дне сердца остался горький, непонятный, нерастворимый осадок. Владику стало жаль шофера, неведомых ошалелых от страха солдат, новенький студебеккер за который прийдется писать объяснительные бумаги как и за невытащенные из-под огня остатки пушек. Ну да это все потом. Сидя на опустевшей дороге он нашарил в кармане шинели индивидуальный пакет, зубами разорвал вощеную упаковку и перевязал руку. Встал, подобрал откатившуюся недалеко шапку, натянул на голову и пошел в сторону боя, перехватив левой рукой тяжелый ТТ.
- Вот дела, десять сбежало, один сам пришёл! - Встретил Владика командир отходящего стрелкового батальона.
- Не жалей, комбат, толку с них совсем ничего... - Отозвался Владик. - Они раненного в тыл тащили.... ошалели совсем от страха... первый бой.
- Так ты их видел?
- На последней машине отправил ... только видно не доехали. Танк подбил...
- Ладно, разберемся ... по свободе ... Что с рукой?
- Осколками посекло...
- Сам чего остался?
- Не успел впрыгнуть в кузов ... - Владик не смог сказать плохое, мерзкое, постыдное о мертвом, наверняка, человеке, относя происшедшее к несуразицам войны, к нервному срыву необученного, забитого, пережившего оккупацию и попавшего на фронте почти сразу же в кромешный ад жестокого боя, солдата.
Владик выжил в этом бою, и в следующем, и в самом последнем под Веной. Встретил пъяный от счастья и водки Победу, побывал в догорающем, смрадном Берлине и выцарапал на стене Рейхстага имя девушки из Кременчуга о которой неожиданно для себя самого помнил все военные, растянутые цепочкой длиною в жизнь годы.
Глава 33. Эмиграция.
Бегут по рельсам блестящие вагоны трейна, вознесенные над землей металлом эстакады. Мелькают за оконным стеклом зады большого города. Открывают усталому взгляду помойки, лестницы черного хода, измаранные граффити стены. Обветшавшие сомнительные кварталы сменяются новенькими кондоминимумами переделанными из опустевших, заброшенных цехов заводов и фабрик павших в неравной борьбе с коварными азиатскими тиграми. Состав временами ныряет в туннели, снова выскакивает на поверхность, проносится вплотную к стенам краснокирпичных билдингов косо разрезанных железной колеёй под невообразимыми углами, скрежещет колесами на поворотах, притормаживает бег возле станций. Пересадка. Новый вагон, новые воспоминания.
***
Колышат кронами невероятной высоты дубы смыкающиеся в одну темно-зеленую крону над домиками пионерского лагеря, лениво колышит перьевые поплавки речка с желтым песком мелкого пляжа, таинственнен старый сосновый перелесок где покопавшись пару часов вместо опостылевшего дневного сна, можно запросто нарыть пригоршню чудом сохранивщихся со времен войны автоматных патронов, немецкий тесак, а если очень здорово повезет то и парабеллум с навечно заклинившим затвором...
Колышется за стеклом маски голубовато-зеленая теплая вода ласкового Черного моря, открывая неведомое царство морского дна, перевитые коричневыми водорослями камни, снующих по песку усатыми мордочками серебристых с розовым очень вкусных барабулек, пестрых пугливых зеленух, полосатые каменные окуни, терпеливо поджидают в расщелинах скал добычу, таращат выпученные глаза головастые, с огромными пастями, усеяные страшными колючками морские ежи -скарпены; бегут бочком, на растопыренных членистых ногах крабы с готовыми к бою, раскрытыми клыками клешней.
Выстрел и улетает к добыче в ореоле воздушных пузырьков трезубая стрела подводного ружья. Трепещет, свивается, бьётся на гарпуне серебрянное упругое рыбье тело. Синие резиновые ласты взбивают толщу воды вынося на поверхность, к солнцу, небу, сладкому глотку воздуха вперемешку с солеными брызгами втягиваемыми через шнорхель трубки, к качающемуся в волнах берегу дикого пляжа.
Потом все собираются у костра, чистят добычу, разводят костер. Краснеют свареные в морской воде прямо на берегу крабы. Дымится плов из мидий, вялятся на протянутой между кустами леске тушки рыб... Солнце... Небо... Настоенный на выброшенных волной водорослях воздух... Палатка, приткнувшаяся под кривым деревцем на склоне... И так год за годом... Но пришло суматошное перестроечное время с синими тощими курами, водянистой колбасой начиненной розовой туалетной бумагой, серыми мятыми пельменями, очередями.... периодическими вознесениями и проклятиями давно и совсем недавно канувших в пропасть истории забытых вождей. С вечерними кухонными спорами о Горбачеве и его жене.
- Всё, хватит, с меня. - Заявила мама, решительно прервав дискуссию о закупках картошки на зиму. - Никаких мешков, никаких запасов. Осточертело! Вы, что не видите, не понимаете происходящего? Да сейчас хуже чем пятнадцать лет назад, когда собирались уезжать первый раз. Этому безвольному болтуну разве можно верить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56