На море и в небесах ордена зарабатывали одинаково тяжким ратным трудом. На поминках выступали с прочувственными стандартными монологами представители администрации, профкома, парткома. Выпивали положенное, заедали поспешно и утерев салфеткой лоснящиеся губы убегали по ужасно неотложным делам. Говорили простые хорошие слова сослуживцы, проработавшие вместе много лет, такие же отставники, ветераны. Горько оплакивали старушки-соседки, наблюдавшие со своих скамеечек все перепетии прошедшей в этом доме жизни, от вселения в пахнущую свежей маслянной краской пустую коробку, до убытия в последний в жизни рейс на автобусе с черной траурной полосой. Теснились в конце стола почти незнакомые дальние родственники, телефоны которых нашлись в записной книжке. Сидели рядом, плечо к плечу, Димыч и Вася. Пили не пьянея, уставшие и измотанные за последние несколько дней. Постепенно приглашенные разошлись и дом опустел. - Чем тебе помочь? Может пойдешь к кому-то из нас? - Предложили ребята. - Спасибо, друзья, спасибо за все... - Хватит. Не надо слов. - Перебил Димыч. - До завтра. Иди выспись. Мы потопали. Завтра - рабочий день. Захлопнулась дверь. Щелкнул язычок английского замка. Вот и все, остался совсем один в пустой, тихой квартире. Медленно обошел комнаты, остановился у книжного шкафа и прошелся взглядом по знакомым корешкам книг. Новых не прибавилось. Родители не почитали современную беллетристику. Взял в руки пластинки в пожелтевших конвертах, стопкой лежащие на радиоле. Отец откладывал здесь самое им любимое, часто слушал. Старые диски с хорошими, задушевными песнями. Поставил первый на рифленый резиновый круг проигрывателя. Защелестела игла и в комнате зазвучал, достал до самого сердца, глуховатый, но такой до боли знакомый и родной, задушевный голос Бернеса. Точно также звучал его голос в напряженной тиши афганской ночи со стоявшего на полу временного жилья японского кассетного магнитофона. Так же темна была ночь, снова кто-то ждал нас в разбросанных за горами и реками городках. Вновь улетали в неведомую даль журавли. Молчали лежащие в койках офицеры. Молчало висящее на стенах оружие. Не гудели двигатели на взлетных площадках, рулежных дорожках. Не стреляли душманы. Стелился под потолком вагончика голубовато-серый сигаретный дым. Как странно, сменяются правительства, эпохи, обстоятельства, умирают люди написавшие тексты и музыку, уходят исполнители, наконец покидают грешную землю первые поколения слушателей, а песни, переходят от родителей к детям. Переписываются со старых пластинок на магнитофонные ленты, кассеты. Живут. Через несколько дней, закончив необходимую бумажную возню, преодолев бюрократические препоны удалось вырваться в свой последний гарнизон, чтобы выписаться, окончательно подвести итоги, выбросить ненужный хлам и забрав минимум необходимого, остававшегося на старой квартире, сдать ее в КЭЧ. Вновь аэродром. Самолет. Знакомый зеленый автобус. Прошло довольно много времени, но население городка практически не изменилось. Знакомые, немного постаревшие, несколько поблекшие женщины, возвращались в гарнизон тем-же автобусиком из отпусков, командировок, из поездок в соседние центры цивилизации. Распросы, охи, последние гарнизонные новости и сплетни. Но мне все это стало чуждо, неинтересно. Я не принадлежал более к их замкнутому сообществу избранных, удостоенных, закрытых и посвященных. Вспоминая прошлые годы, предполагал встретить трудности с преодолением КПП. Однако, времена изменились. Солдатик со штыком на поясе и повязкой дежурного на рукаве гимнастерки, не очень проворно привстал из-за стола и лениво вскинул руку к пилотке, не представившись, не попросив предъявить удостоверение, как бывало в прошлые времена. Женщин он видимо хорошо знал в лицо, со многими здоровался, некоторым улыбался и приветливо махал рукой. Проволока, ограждавшая гарнизон от внешнего мира, провисла, бетонные столбы оплел мирный вьюнок. Совершенно патриархальная идиллия. Бывшие сослуживцы встречали меня приветливо, расспрашивали с вежливым интересом, как вернувшегося из дальнего турне путешественника. Явно чувствовалось - их интересы лежат вдали от того, что знал и мог рассказать им я. Мои рассказы особо не волновали собеседников, как не интересовал и я сам, моя новая служба, подробности проведенных в Афганистане лет, идущая там война. Они по прежнему жили своей жизнью, своей службой, своим гарнизоном. Несколько оживали глаза собеседников только при виде наград, пополнивших колодку на кителе. Затем, понимая их реальную, оплаченную кровью, страхом, потом и нервами цену, люди быстренько успокаивались, находя ее чрезмерной, не соответствующей отказу от размеренного ритма службы и быта, маленьких радостей и удобств, даже привычных, надоевших размеренностью, дальних полетов. Узнавая, что вновь возвращаюсь в Афган, а приехал сдать квартиру и забрать вещи, бывшие знакомые мгновенно охладевали ко мне. Смущались, сворачивали разговор, не забывая, впрочем, в заключение по инерции, ведь приличные люди, пригласить в гости. Но эти приглашения отдавали такой неискренностью, что внешне принимая их и благодаря, старался тут же выкинуть из памяти. Мне ведь, сказать по правде, тоже теперь стали ох как далеки все их стратегические дела. Старая однокомнатная квартира в панельной пятиэтажке домов офицерского состава оказалась уже заселенной. Ключ не подходил к врезанному кем-то новому замку. В комнате услышали мою возню с ключами. Высокий угрюмый лейтенант с короткой щеткой жестких черных волос, грубыми чертами лица приоткрыв дверь долго мурыжил меня глупыми вопросами, пока не понял, что на его жилплощадь не претендую, а приехал дишь забрать свои вещи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112