Как во всяком прифронтовом городе в Ташкенте сложилась уникальная, непередаваемая обстановка чумного, непроходящего, беспробудного и злого похмелья, какой-то подпольной деятельности по продаже и перепродаже всего на свете от горючего и смазок, пайков, круп, муки, до совсем уже темных дел с наркотиками и оружием. Слухи о происходящем долетали до армии. Многие не принимали их всерьез, но некоторые, зная порядки на гражданке и в армии, охотно допускали нечто подобное. Слухи постепенно множились, расползались по Афгану, возвращались в Союз, обрастали невероятными и ужасающими подробностями. Меня никогда не тянуло в этот жаркий город, даже если предоставлялась возможность командировки. Вот и по пути домой остался в аэропорту, поел шашлыков и коротал время до своего рейса за чтением книги в зале ожидания. В ресторане аэровокзала гуляли возвращающиеся в Союз дембеля, разукрашенные попугаичьми, гигантского размера аксельбантами, маскарадными погонами, обшитыми позолоченной тесьмой, в клоунских сапогах на высочайших, стесанных в рюмку наборных каблуках, с шеями выпирающими из похожих на женские декольте вырезов гимнастерок, синеющих полосками тельняжек. Казалось удивительным, что всего несколько дней назад эти же парни в выгоревшем, потертом, пропахшем потом, но ладном, обношенном и подогннанном, красивом настоящей мужской красотой обмундировании катили на броне по горным дорогам, добивали врагов в зеленке, выпрыгивали из вертолетов, спасали друзей из горящих машин, тащили на себе залитых кровью раненых, разминировали чужие и ставили свои мины. Честно, кровью и потом заработанные награды казались декоративными побрякушками на нелепых, обрезанных до самого немогу, кургузых мундирчиках. Солдаты пили все, что подносили расторопные, ушлые девицы. Заказывали покупечески широко, самое дорогое, яркое. Не считая совали неожиданно свалившиеся на них деньги. После долгого перерыва, с непривычки дембелей быстро развозило, парням становилось плохо, они хмелели, их мотало, тошнило. Одни начинали петь, другие - плакать, третьи - лезть в драку. Дембелям требовалось выговориться, выложить, выплакать пусть даже первому встречному, незнакомому, но как можно быстрее, немедленно, все накопившееся за время войны, то, что всего несколько часов назад сжимало страхом их совсем ещё ребячьи сердца. Парни подспудно страшно радовались тому простому факту, что для них эта война уже позади, трудный экзамен слава Богу сдан и строгие учителя не требуют переэкзаменовки. Они уже на своей Земле, где все население без исключения должно встречать и воспринимать бойцов-интернационалистов как героев.
Первыми их встречали местные шлюхи. Именно им выплакивались первые злые слезы и на их грудях рассказывалось все самое сокровенное, что возможно потом не доверялось никому и никогда. Эти размалеванные девушки, за немалую правда плату, выполняли обязанности отсутствующих психоаналитиков, терапевтов, психиатров и прочей армады медиков. То одна, то другая фея уводила висящего на плече героя, волочащего в стиснутом кулаке заклеенный нашлепками дембельский чемоданчик. И облегчала бойца где-нибудь в замусоренной квартире старого саманного домишки, в неприбранной малосемейке, в панельной пятиэтажке от всего накопленного, бушующего, неистраченного. В том числе и денег. Такие возвращались не в ресторан, а в зал ождания присмиревшие, тихие и протрезвевшие. Обнаруживали себя часто после сеанса любви в незнакомом скверике, без денег и чеков, Только с обратным воинским билетом и малой, чтобы не умереть с голоду суммой в мятых рублях. Комендантские патрули блюли порядок, не особенно допекая дембелям. С одной стороны они, естественно понимали их состояние, прикидывали чувства ребят на себя и сопереживали в душе. С другой, старались не мешать девицам делать их маленький бизнес. Возможно даже участвуя в нем за какую-то долю. Уводили, заламывая руки, только уж самых буйных и неуправляемых бойцов. Прилетающие и убывающие офицеры, вели себя гораздо спокойнее, правда, случались иногда и срывы. Пошедших в разнос, шустро заметали патрули не доводя дело до крайностей. Многие военные звонили по междугородним телефонам-автоматам. Одни прощаясь перед долгой разлукой, другие предупреждая о скорой встрече. Мне звонить было некому, но общее настроение захватило, обуяло родное стадное чувство. Покапавшись в записной книжке я выудил из глубин памяти телефон моего верного школьного товарища, окончившего, так уж жизнь повернулась, чуть позже меня вечернее отделение родного ХАИ и работавшего ныне инженером электронщиком на Харьковском авиазаводе. Димыча не оказалось дома, что вполне естественно, с учетом разницы во времени в Харькове шел нормальный рабочий день. К телефону подошла его матушка, милая, аккуратная, интеллегентная старушка. Несмотря на преклонный возраст, а Димыч был ее меньшеньким, здраво судившая обо всем на свете и очень часто значительно лучше проинформированная о событиях в мире, чем ее аполитичные мужики. Узнав, кто и откуда звонит, она заохала, запричитала и начала тактично выяснять цел ли я, не ранен, не из госпиталя ли звоню. - Такое дело, прослышала я от женщин из вашего дома, что ты в Афганистане. Такой слух прошел, что опять на вертолетах работаешь. Отец твой здорово беспокоился. Известно, что раненных оттуда, особо тяжелых в Ташкентские госпиталя направляют. То, что ты в авиации, это я наверняка помню. Ну и в газетах, по радио, да люди между собой поговаривают, мол американцы душманам много ракет, Стингеров понапоставляли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112