Наконец закончился затянувшийся, морально болезненный, процесс смены фамилии. Можно начинать эмиграционные хлопоты. Неожидано вечером пришла пора серьезного разговора. - Ты должен забрать меня с собой. Я не могу и не хочу здесь оставаться. В этой дряни, мерзости, нищете. В этой проклятой, сошедшей с ума стране. Давай поженимся. Чем я плоха для тебя? Все равно в Америке станешь искать кого-то. А я уже есть. Вот она. Тебе же со мной хорошо. Я знаю, вижу. Что еще надо? ... Язык знаю. Проблем не будет. Работу найду. Я не смог сразу дать ответ. Попросил время на размышление. - Даю тебе неделю. Больше времени у нас нет. Надо собираться и уезжать. Как о чем-то решенном заявила подруга. - А чтобы тебе спокойней думалось, я освобождаю тебя на это время от английского и от своей персоны. От секса и утреннего кофе, естественно, тоже. - Быстро оделась и захлопнула за собой дверь.
Неделя. Целых семь дней на осмысливание. Для принятия окончательного решения. Собственно говоря, с Аней я определился сразу, не успели отзвучать по лестнице звуки ее шагов. Но торопить события не стал. Собрался. Перезвонил Димычу и отправился в печальном одиночестве в путешествие на старенькой машине по радостному маршруту молодости. Некогда вполне приличное шоссе переживало свое не самое лучшее время. Дорожные работы практически не велись со времен Перестройки и совсем забытого Ускорения. Все ветшало, приходило в запустение. Реже встречались на долгих перегонах дальнебойшики, еще реже частники. Ночью шоссе вымирало и только световые пятна фар моей волжанки прыгали по серому, потрескавшемуся полотну дороги. Злее стала милиция, скучающая в ожидании законного улова. Придирались ко всему. К скорости. К талонам. К выхлопу. К пыли на кузове. Самое пикантное, что скорость проверить гаишники не могли по причине полного отсутствия радаров. Документы проссматривали без интереса, вполглаза, заранее придумав придирку. К выхлопу принюхивались с умным видом, а грязь на кузове проверяли елозя по борту пальцем. Надо отдать должное - брали по-божески и получив взятку тут же оставляли в покое. Некоторые даже брали под козырек, желали счастливого пути. Особо поразил случай произошедший недалеко от Киева. Хмурый дядька с вислыми усами, в жеванной, старенькой милицейской форме остановил машину и полосатым жезлом указал на обочину. Я съехал и заглушил двигатель. Интересно было узнать к чему придерутся на этот раз, но дядька не стал даже для проформы называть причину поборов. Глядя на меня грустными черными очами он сказал. - Трэба платить, добродию. - За что? Какое нарушение? - А ниякого. Просто диточок кормыты трэба. Подэлытесь грошами. Пораженный такой простотой, я вложил в протянутую руку зеленую долларовую бумажку. - Дякую вас, панэ. Вы не подумайте чого, жизнь такая пошла. Зла. Усе порушилось, хто правый, хто виноватый. Зараз усэ перемишалося. - Вы бы хоть для приличия причину какую придумали. - Яки там прилычия... Вон президент остановился биля одного из наших и каже. Ты взятки бэрэш? Той и видмовыв Бэру. Но тилькы с богатых. Шо вы думаетэ? Президент и каже - Добрэ сынку. Так и кормысь. Бидных не зобижай. И поихав соби. А що робыты? Мильтон махнул палочкой отпуская. Снова взревел двигатель и кинулась под колеса дорога. Еще одной новой приметой времени стали проститутки, охотящиеся на клиентов в самых неожиданных местах. Одна выскочила в свет фар полностью голой на пустынном ночном перекрестке в Белоруссии, призывно махала руками, щерилась беззубым ртом, трясла жидкими, разваливающимися по груди мешочками грудей, блестела сумасшедшими глазами наркоманки. Благо шоссе было пустынное и мне удалось вывернув руль миновать белый трепещуший размах ее вытянутых рук. В городах всех стран большую чем милиция опасность представляли новоявленные новые люди и их быки. Тупомордые джипы и лоснящиеся крутые иномарки нагло лезли вперед на перекрестках, не соблюдая правил движения, парковались на пешеходных дорожках, спокойно раскатывали по тротуарам. Зная о специфических способах рассчетов этой публики с несчастными участниками дорожных происшествий в случае малейшей царапины на лакированных мастодонтах, я на рожон не лез, себя не узнавал, побаивался. Пропускал. Объезжал. Уступал дорогу. Хотя иногда очень хотелось напомнить им танковое сражение под Прохоровкой и садануть что есть силы старым надежным железом в наглый полированный бок. Но теперь настало их время и не стоило рисковать всем в последние на этой несчастной земле дни. Все города на моем пути, независимо от национальной принадлежности, поражали убогим запустением, пенсионерами роющимися в мусорках, осоловелыми взглядами сидящих в бесплодном ожидании безропотных и безработных мужчин, долларами как универсальной, единой валютой, пришедшей на смену советскому рублю. Даже Питер ничем не отличался в этом плане. Разве, что увядание здесь более трогательное, на фоне былой державности, прошлого величия. Мне не хотелось видеть на старых улицах нового, наносного. Смотрел на милые сердцу силуэты сквозь розовые очки прошлого, восстанавливая в памяти величественный, блистательный, праздничный, весенний облик. В постаревшей гостинице без проблем получил номер, удивительно похожий на тот, что занимал много лет назад. С таким же интерьером и все также плохо работающими удобствами. Но это стало второстепенно, неважно, неинтересно. Меня влек к себе Эрмитаж. Именно для прощания с этим чудом проделал сотни километров пути, пересекал границы, платил поборы. Хотелось еще раз пройтись по его залам, постоять перед картинами великих мастеров, реликвиями прошлого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112