Хозяин оружия не шелохнувшись и внешне не прореагировав, остался сидеть в тойже позе.
- Стой шурави, не торопись. Не уходи от меня, шурави. Неужели тебе неинтересно просто выслушать своего бывшего врага? Ведь судьба уже сводила нас. И я запомнил тебя, там, под Кандагаром, Джелалобадом ... Садись и пей чай. Война закончена. Здесь - мы только чужаки. Что здесь, в этой богатой стране, знают о нашей войне? То, что им подсовывали глянцевые страницы журналов? Значит - ложь. Кто здесь понимает прошедших ту войну людей? Никто. Мы с тобой, шурави и есть люди той войны. Мы знаем правду. И цену правды. Мы прошли ее, эту войну. Пусть с разных сторон - но прошли. И выжили, а значит победили. Оба. Садись, шурави. Пей чай...
Я медленно опустился на скрипнувший в тишине стул. Пожалуй он был в чем-то прав.
- Дети? Есть ли у тебя шурави, дети? Кто будет заботиться о тебе в старости... - допытывался продавец оружия, подливая мне чаю в пиалу.
Не ответил ему, да он наверное и не ожидал услышать ответа. Какой ответ ему еще был нужен....
В Нью-Йорке начался дождь, застучал по окнам, зажурчал в водостоках. Торговец оружием, вчерашний смертельный враг, поил меня душистым нектаром. Чайник тонкого фарфора стоял на чистой скатерке, закрывающей стол для чистки оружия. Капли барабанили по крыше балагана. Отдельные удары сливались в дробный шум, наводящий грусть, выворачивающий память...
До искушения оставалось совсем ничего, малый шажок, пустяк.
Сколько же лет прошло? Непроизвольно встряхнул головой и вновь выскочив из волны воспоминаний очнулся в старом бейсманте. Машинально продолжил начатое дело, но сборка оружия для профессионала - работа механическая, оставляющая мозг в бездействии. Предоставленный самому себе, мозг не отдыхает. Как сверхмощный компьютер просчитывает он сценарий жизни, со всеми реализованными и утерянными вероятностями, задействует базу данных - память, анализирует...
Естественная машина времени, постепенно погружаясь в прошлое, пронизывает его толщу слой за слоем. Так при погружении аквалангист пронизывает пласты воды, каждый из которых наполнен своей, присущей только ему одному, жизнью, различающиеся цветовой гаммой, плотностью, насыщенностью кислородом и обитателями....
Оглядел вычищенный и смазанный пистолет, поднял глаза от стола и посмотрел в зеркало...
Исчезли в патине потускневшей серябряной амальгамы одни видения, их место занимали другие. Медленно возникали они, постепенно проявляясь в памяти как проявляется изображение на фотобумаге лежащей в лужице проявителя, освященной рассеянным красным светом.
Глава 2. Офицеры.
Залегший среди голых сопок забайкальский гарнизонный городок встретил молодых лейтенантов, спрыгнувших с подножки притормозившего на три минуты поезда, диким, неведомым холодом.
Забайкалье неприветливо ударило в лицо жестким, злым, пробирающим до костей морозом, не охлаждающим, а обжигающим кожу, зубы, глазные яблоки, губы. Подхватило стонущим ветром, мгновенно выдувшим из под шинелок остатки теплого вагонного воздуха. Обдало стылым, пропитанным запахом застарелой помойки, воздухом, ворвавшимся вместе с дыханием сквозь стиснутые зубы и, там, внутри, залединив потроха, застывшим жутким неповоротливым сталактитом нахлынувшей ночной тоски.
Земля истекала холодом, земля лопалась, как лопалась потом кожа на руках технарей, обслуживающих вертолеты без перчаток. В перчатках не забраться в металлические потроха боевого вертолета, не проверить кровеносную систему причудливо выгнутых медных вен топливопроводов, плунжеров, клапанов. Не отрегулировать сердца карбюраторов, не протестировать напряженные нейроны проводов электрооборудования, магнето, приводы, сервомоторы. Не почувствовать силу гидроусилителей, маслонасосов и помп...Но все это мы познали потом.
Земля, распятая страшным морозом, рвала свою плоть змеящимися изломами трещин. Диким космическим холодом дышала сквозь эти разрывы ее грудь и воздух колебался и шуршал слоями в ночи, создавая нереальные, сюрреалистические картины в тусклых разводах желтых колец вокруг висящих на невидимых в темноте нитях проводов одиноких станционных огней.
Вокруг наваленной на месте бывшей урны, заледеневшей глыбы мусора и всяческой дряни, толклись в безнадежных поисках съестного огромные псы со стоящей дыбом, мохнатой от мороза шерстью, и мелкорослые, ненамного больше псов, но такие же мохнатые коровенки. В угольно черном небе, словно сигнал главного железнодорожного тупика планеты Земля, серебрилась замерзшая навеки Луна.
В пристанционном поселке не светилось ни одно окно, ничто не выдавало присутствие человека. Только хлысты дыма, срываемые ветром, неслись паралельно земле из труб, размытых среди ночи, прижавшихся к земле домишек.
Станция Безводная встречала нас торжественным караулом стихий ночи и зимы...
Каким-то неведомым, доставшимся от диких пращуров чутьем, замерзая, уже в полубреду, еле двигая закостеневающими конечностями, ввалились мы в теплое, вонючее бревенчатое чрево станционного зала ожидания.
Внутри топилась круглая чугунная печка с выведенной под потолок суставчатой металлической трубой. Вокруг печки на лавках и на полу сидели и лежали вбирая тепло, одинаково чумазые люди, одетые в что-то невообразимое, отдаленно напоминающее армейские комбинезоны.
Один из них выглядел немного почище. На его плечах, в блике огня, вырвавшегося из-за дверки печки, блестнули на погонах две маленькие офицерские звездочки. Это были не черти, не сбежавшие с Окатуя каторжники, а нормальные советские солдаты - наряд по разгрузке вагонов с дешевым, рассыпчатым, горячим харанорским угольком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88