– Моего прадеда звали Осмунд, сын Леофрика, а Эшбери принадлежал нашему роду с незапамятных времен. Осмунд присягнул на верность Завоевателю и женился на благородной норманнке Николь де Паскаль. Затем, поскольку в моду вошло все французское, а жить хотелось, он взял фамилию жены и крестил сыновей норманнскими именами. Мои волосы как у настоящего сакса, – добавил рыцарь, потянув себя за светлую прядь. – Эшбери принадлежит мне по праву рождения.
– Почему ты не говорил мне этого прежде? – с любопытством спросила Кэтрин.
– Не было повода, – пожал плечами Оливер. – В нашей семье не принято делиться с посторонними. Мы горды, но только для себя. Точнее, – тут губы рыцаря скривились, – нужно было сказать, для меня, поскольку я единственный Паскаль и единственный Осмундссон. Других не осталось.
Кэтрин задумчиво кивнула. Гордость хранилась для себя, поскольку шла об руку со стыдом. После Завоевания сменилось уже три поколения знати, жившей под властью франкоговорящих выходцев из Нормандии. Правда, потомки их воспитывались английскими кормилицами, поэтому как сыновья, так и дочери говорили на обоих языках, но французский был языком двора, и показывать сколько-нибудь основательные знания английского считалось вульгарным. Саксы были крестьянами, торговцами, изредка наемниками. Любой из них, осмелившийся открыто признать, что владеет хоть небольшим богатством, сталкивался с подозрением и часто с преследованиями. Человеку же благородному публично признаться в саксонском происхождении было то же, что бросить вызов своим сеньорам. Древнее кровь. Более сильные притязания, основанные на наследственном праве, а не грабеже.
Свои выводы молодая женщина оставила при себе. Было бы жестоко говорить о них вслух. Оливер наверняка сам думает точно так же. Что толку в словах? Вместо этого она с улыбкой заметила:
– Наши дети будут настоящими дворняжками. Уэльс и Бретань от меня, Англия и Нормандия от тебя.
ГЛАВА 17
СЕНТЯБРЬ, 1141 ГОД
В утренней дымке позднего лета молодой мужчина чистил коня, ловко работая скребницей, пока гнедая шкура жеребца не засверкала, как темная вода. Он был обнажен по пояс и отлично осведомлен о восхищенных взглядах, которые две молодые прачки, задержавшиеся на подъеме от реки, бросали в его сторону. Мужчина, давно избалованный подобным вниманием, им подыгрывал: делал вид, что совершенно не замечает женщин, зато до предела напрягал тугие мышцы руки.
Рассыпавшиеся по плечам черные волосы обрамляли классические черты лица, которое вовсе не казалось женственным, благодаря сильной прямой челюсти и шраму на одной из скул. У мужчины были узкие темные глаза, гибкая грация куницы, а всегда державшаяся наготове улыбка открыла ему больше дверей и причаровала больше юбок, чем он мог вспомнить.
Он слышал, как хихикают и громко перешептываются женщины, пытаясь привлечь его внимание. Мужчина отвернулся от коня, нагнулся за рубашкой и, все еще якобы пребывая в полнейшем неведении, встал к ним лицом. Он прекрасно знал, что их глаза немедленно скользнут к тонкой линии черных курчавых волос, выбивавшейся из-под шнурка штанов и к выпуклости чуть ниже, свидетельствующей о том, что он очень хорошо одарен природой.
Еще порция восхищенных вздохов и хихиканья… Мужчина медленно натягивал рубашку через голову, прекрасно понимая, что женщины затаили дыхание и ждут, не свалится ли с его бедер повязка, а может, покажется кончик его плоти. Игру вел он, вел по собственным правилам, а женщины, хоть и льстили его самомнению, были ни при чем. Строго говоря, какое-то значение они приобретали только тогда, когда были недоступны, но подобная ситуация возникала редко.
Мужчина надел наконец рубаху и заправил ее в штаны, по-прежнему следя за тем, чтобы все время оставаться лицом к женщинам: пусть догадываются, что они потеряли. Затем, устав от игры, быстро накинул на себя тунику, гамбезон и повел коня к воде.
Для своего господина, Вильяма д'Ипра, лорда Кента, он был Луи де Гросмон, внук благородного норманна, жившего у границы. Для своих людей он был Луи ле Люп – волк, и это имя им очень нравилось, потому что оно легко соскакивало с языка и как нельзя более точно характеризовало его голодную натуру. Иногда его звали также Луи ле Кольп в честь размера мужского достоинства и готовности скользнуть в любую дырку, попавшуюся по дороге. Только Ивейн, который давно сопровождал его, помнил еще этого человека как Левиса, сына Огира, простого гарнизонного солдата в Чепстоу и внука конюха, однако, поскольку ранг и личность самого Ивейна подверглись не меньшим изменениям, о тех днях вспоминалось редко. Луи обладал врожденной способностью оказываться в нужном месте в нужное время, и способность эта в течение последних четырех лет весьма ему пригодилась. Вильям д'Ипр, капитан наемного войска Стефана, взял его в личную охрану и осыпал многими милостями, к числу которых можно было отнести и прекрасного гнедого жеребца, который в данный момент принюхивался к течению.
Луи зачерпнул ладонью холодной воды и плеснул себе в лицо, затем дал коню напиться, но не слишком, и вернулся к коновязи за оружием. Прачки ушли, Ивейн, невысокий крепкий уэльсец с желтоватой кожей, темными глазами и огромной, совершенно нелепой ярко-рыжей шевелюрой, наблюдал за лагерной суетой.
– Готовы, милорд, – сообщил он, пока Луи, подпрыгивая, оправлял на себе кольчугу и надевал шлем. – Ужинаем сегодня в Винчестере, а?
– Может быть, – ответил Луи, застегивая богатый пояс из козьей кожи со сложным переплетением золотого узора. Все в нем говорило о богатстве и утонченном вкусе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165