Даже после их утреннего общения она не могла бы поверить, что этот мужчина когда-то сделал предложение женщине на десять лет старше его, которая к тому же была любовницей полдюжины пэров.
Несмотря на все усилия Эммы, слухи о его прошлом доказывали обратное. Голоса за дверью стали глуше, так как никто не хотел рисковать и заслужить неодобрение герцога. Он слишком ясно продемонстрировал свой характер за последние десять лет.
Он никого не подпускал близко к себе. Никого. Но даже шапочное знакомство с Сомерхартом было предпочтительнее холодного отчуждения или открытой враждебности с его стороны. Сомерхарт скупал чужие долги, когда слышал особенно резкие комментарии в адрес своей скандально известной сестры. Долги были тут же востребованы, и прежние условия договора менялись на глазах должников непостижимым образом. Одни просто предпочитали не ссориться с герцогом… другие, не имея ничего, ничего не теряли.
Эмма прислонилась головой к косяку двери. Подслушивание – дело никчемное, но она не хотела уходить, не подведя итог своему ночному представлению. Сдержанное изумление, чуть приподнятые брови и влажные губы… И тут же другая уловка – притворство, что она любовница Сомерхарта.
Эмма прижала пальцы к глазам, словно это могло унять то болезненное напряжение, которое в них было.
Притворяться его любовницей было тяжело – все равно что бороться с собой. Бороться против того, чего она хотела так сильно, против вожделения и радости, против чего-то недопустимого и вместе с тем необычайно притягательного.
И внезапно Эмма поняла невероятное: Харт шептал ей слова, которые никогда, никогда не могли прежде сойти с его губ.
Но разве он уже не сделал невероятные вещи – они осветили его глаза радостью, – приказав ей поднять юбки и раздвинуть ноги, целуя, лаская, рискуя всем? О, он наслаждался этим, погружался в это с той же отдачей, как и она. Он, всегда такой холодный и замкнутый. Развратный и недоступный. Чувственный и абсолютно закрытый. Словно две взаимоисключающие половинки двух разных людей.
Уйдя в свои мысли, Эмма глубоко вдыхала дивный запах деревьев и душный аромат цветов. Комната освещалась только рассеянным светом канделябров, тяжелые шторы отделяли ее от холодной ночи. Место было уютное и безопасное. Дивное уединение. Воздух, как теплый, приятный ручеек, тек по ее коже каждое мгновение, когда она двигалась, и она находила защиту даже в этом. Мир отодвинулся от нее, и она была рада, что нет рядом ни одной живой души.
Здесь, в эту тихую лунную ночь, она чувствовала себя посреди лета, и ей хотелось свернуться на постели из зеленой травы. Если бы ей не надо было хранить свой секрет, она могла бы обрести мир и покой.
Кто-то другой сел за инструмент. И теперь музыка звучала мажорно и громко. И последнее напряжение оставило тело Эммы. Она унеслась в воспоминаниях далеко-далеко… Туда, к пруду около дома ее дяди…
Она лежала с книжкой в высокой траве. Или, может быть, еще дальше, на океанском побережье со своей матерью. Счастливые, ничего не опасавшиеся… как всегда, когда им удавалось куда-то уехать. Но эта уютная сцена – она притулилась к матери, та нежно гладит ее по голове – была преисполнена плохого предчувствия, неясного ожидания того, что ждало ее впереди, поэтому Эмма попыталась отогнать это видение.
Ее глаза открылись. Он стоял перед ней, скрестив руки на груди и наблюдая за ней.
– Харт, – прошептала она, не понимая, рада она видеть его или нет.
Он медленно наклонил свою красивую голову к плечу.
– Эмма, – прозвучало в ответ. Его язык смаковал ее имя, и его губы разошлись в полуулыбке, которая тотчас исчезла, и гримаса недовольства заменила ее. – С тобой все в порядке?
Эмма, отклонив голову назад, прислонилась к стене и кивнула.
Его холодные, жесткие глаза изучали ее. Пристальный осмотр, казалось, не удовлетворил его.
– Я помешал?
– Нет. Я… – Музыка закончилась красивым пассажем, который напомнил Эмме о ее цели. Она прикрыла французские двери, чтобы никто не подслушал их. Когда она снова повернулась к Харту, его голубые глаза сверкали изумлением.
– Подслушивала?
Она пожала плечами и отодвинулась от стены, остановив взгляд на бокале в его правой руке.
– Я надеюсь, это для меня?
И тут он улыбнулся по-настоящему.
– Ты бесстыдница.
– Мм… Умираю от жажды.
Он протянул ей бокал бренди, и Эмма быстро опустошила его. Харт взял пустой бокал из ее рук и поставил на низкий стол.
– От кого ты прячешься, Эмма?
– Я плохо играла сегодня. – Она прошла мимо него, пробегая пальцами по блестящим листьям деревьев.
– Я говорю не о сегодня, а о каждом вечере.
Несмотря на шок от его слов, Эмма улыбнулась:
– Не драматизируйте, Сомерхарт. Я прячусь не больше, чем вы. – Она бросила многозначительный взгляд, и он в недоумении приподнял брови.
– Что ж. Тогда от кого ты прячешься сегодня? Или ты сбежала сюда, чтобы шпионить за другими гостями?
– Возможно.
– Если ты хотела послушать музыку, то могла просто войти в салон.
– Может быть. – Она была не в состоянии сдержать улыбку, хотя старалась склонить голову к апельсиновому дереву, а не к этому невозможному мужчине.
– Ты услышала что-то интересное?
– Менуэт Гайдна и «Багатели» Бетховена.
– И?..
Эмма вздохнула и тяжело опустилась на каменную скамью.
– Я не думала, что вы так любите сплетни.
Он не смягчился.
– И я не думал, что ты любишь их, Эмма.
Она ничего не могла поделать и подняла голову, услышав свое имя, произнесенное с таким неподдельным чувством.
– Что-то не так?
Она глубоко вздохнула и сдалась.
– Люди стали странно относиться ко мне…
– Плохо?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81