нож не попал в сердце. Удар нанесен с большой силой. Конечно, не женской рукой. Бысыкало? Шапка? Кривенко? Дереш?.. Один из них или кто-то еще? Версия майора Карповича о том, что покушение на жизнь Балагура совершил кто-то из тех, кто был с ним в колонии, принудила начать дело чуть ли не сначала и открыла множество ниточек, которые пока что спутаны, и неизвестно, за какую тянуть, чтобы прийти к истине. Придется ждать, пока из колонии придет ответ на сделанный запрос.
А капитану Крыило все еще не давали покоя семнадцать разбросанных по городу телефонов-автоматов. Он убедился, что Любаву Родиславовну запугивали не из квартирного телефона. Непроверенными пока были три автомата в далеких, тихих уголках. Поехал к первому - вернулся ни с чем. Второй не работал: кто-то оторвал трубку. Третий находился у машиностроительного завода. И дежурный вахтер Топанка рассказал:
"Было тихо, спокойно в тот вечер, и если бы не токарь Петр Чиж, дежурство не запомнилось бы. Он под хмельком от телефонной будки чешет, из стороны в сторону - вот так - качается. И к проходной. Нельзя на территорию пьяному, говорю. А он мямлит: нужно. Я, конечно, не пустил. Он побунтовал чуток, а потом: "Ча-ао, дед", - и пошел".
Что Петр Чиж пьяный болтался у проходной, сомнения не вызывало. Но звонил ли он Любаве Родиславовне? Майор Карпович прежде всего обратил внимание на лексикон Петра, на его "чао".
- А что, если дать Любаве Родиславовне возможность послушать Чижа? предложил он.
- Вызвать его сюда? - спросил капитан.
Карпович внимательно смотрел на подчиненного.
- Нет. Принести его голос.
Капитан поехал выполнять задание, а Кушнирчук знакомилась с рапортом дежурного инспектора. Ночью украден "Запорожец". Его хозяин, инвалид Великой Отечественной войны Залинский, выглянув в окно, увидел свой автомобиль едущим по улице. Позвонил дежурному милиции, назвал помер. Через час преступника настигли на одном из перекрестков города. Откровенно говоря, его и преступником назвать трудно: пятнадцатилетнему мальчишке покататься захотелось. Придется заняться воспитанием.
Майор Карпович застал Наталью Филипповну в кабинете, весело поздоровался. Он был, как всегда, аккуратно причесан - волосок к волоску, собран, по-юношески подтянут. Протянул тоненькую записную книжку в коричневой обложке: "Одни адреса". На второй страничке фамилия Чижа помечена красным карандашом и тут же записан его адрес.
- Опознание по голосу уже проводили? - спросил майор, пододвигая стул.
- Борис легко узнал, а Любава Родиславовна высказалась неопределенно. По телефону она слышала похожий голос, а в подвале слегка шипящий.
- Запись на пленке чистая, - заметил Карпович.
- Чиж говорил в спокойной обстановке, в подвале же голос мог измениться от напряжения.
- А что с Иваном Дерешем?
- Он семнадцатого октября был у соседа на свадьбе, прогонял детей спать, сидел с музыкантами, танцевал с кумом - все время на глазах.
- И сознался, что хотел убить Балагура?
- Он, товарищ майор, психически болен. Получено заключение экспертизы.
- Что ж, Наталья Филипповна, займитесь Чижом. У него, как у того боба, есть свое черное пятнышко.
После освобождения из колонии Петр Чиж пошел работать на машиностроительный завод. "Иголку выточит", - с гордостью сказал начальник цеха. А тут вдруг подал заявление: прошу рассчитать... Куда собрался? Почему увольняется? Никто ничего не знает. Предложили отработать определенный законом срок. Чиж выказал неудовольствие: пусть, мол, кони вкалывают. Квартирует он у престарелой вдовы на Заводской улице. Хозяйка Шаринейна смирная. А гневается: "Что-то мастерит, гремит, стучит за закрытыми дверями - в голове трещит". Сначала она его ругала: "Спать не даешь". Петр на это: "Можешь жаловаться в аптеку". Каждый вечер повторяется одно и то же.
Громко зазвонил телефон, и Кушнирчук подняла трубку. Ей доложили:
- Пришла Шаринейна.
- Проводите ко мне, пожалуйста, - попросила она.
Перед Натальей Филипповной села худощавая женщина. На вылинявшей юбке давно отцвели мелкие полевые цветы, пожухли, как и маленькое личико Шаринейны, обрамленное седыми волосами, которые выбились из-под черной, слегка выбеленной солнцем и временем косынки.
- Вы не волнуйтесь, - успокаивая, сказала ей Кушнирчук, - я только спрошу вас о квартиранте. Как свидетеля.
- Мне о Петре ничегошеньки не известно. Он живет сам по себе, я - сама по себе.
- Расскажите, что знаете. Выдумывать ничего не нужно...
Петр Чиж поселился у нее осенью, почти три года назад. Сначала вовремя платил за квартиру и еду. Нужно - дров нарубит, воды принесет. Но так продолжалось недолго. Убедившись, что Шаринейна совсем одна (муж и двое сыновей с войны не вернулись, родственников нет), Чиж изменился. Притащится пьяный среди ночи: "Жрать, ведьма!" И хозяйке приходилось накрывать стол. Как-то не сдержалась: "Не платишь - ходи голодный. И квартиру освободи". Более страшной ночи Шаринейна не помнит. Прижал ее к кровати. Кончик финки коснулся посиневших губ, звякнул о металлические зубы. "Сдохнешь, и следа не останется!" На коленях молила, чтобы дал дожить отпущенный век, и поклялась, что не заикнется о квартплате и кормить будет даром. Чиж не успокоился: "Деньги на стол!" Оставил старой три рубля. "На хлеб хватит, - сказал, - а там пенсия подбежит". До утра Шаринейна еще надеялась: проспится Петр, попросит прощения, вернет деньги. А он до света вышел из комнаты хмурый - ни дать ни взять буря. Шаринейна как раз надевала пальто. "Куда?" - спросил и пригрозил финкой. Старая и слова сказать не могла. А он: "В милицию собралась? Скорее в могилу ступишь!"
- Вот так и живу, как овца с волком, - закончила свой рассказ Шаринейна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40