Больно вспоминать об этом... Однажды кто-то захохотал, безостановочно, хрипло, начал кататься по камням. Мы обошли стороной бьющееся в судорогах тело - безумие могло передаться остальным. Так случилось много лет назад, когда ущелье обрело свое жуткое название.
Постепенно нас становилось все меньше. Спустя несколько недель мы уже мало походили на людей.
Мне хотелось жить. Я был сильнее остальных, товарищи по несчастью чувствовали это. Пришел час, когда они накинулись на меня - вместе, стаей. Острым обломком камня я убил самого неосторожного. Голод заглушил в них остаток разума. Стая предпочла более безопасную жертву. Я выжил, добрался к выходу из ущелья, и монахи накинули на мои плечи пурпурный плащ палача.
У палача нет имени. Его имя высекают на валуне у входа в ущелье Трех Безумцев, как свидетельство того, что человек больше не принадлежит миру живых.
У палача нет прошлого. Его прошлое навеки погребено на зажатой скалами тропе, с которой не сводят пустых глазниц оскаленные черепа погибших.
...Дева была первой, кто услыхал от меня страшную исповедь.
- Какое имя высекли на валуне, когда ты стал палачом? - спросила она.
- Вир,- не сразу припомнил я.
- Ты вынужден был убивать, Вир,- проговорила ока.- Ты убивал других и себя, но все же остался человеком. Иначе не пришел бы сюда, не терзался, не презирал бы так проклятого монаха.
- Теперь он сделает все, чтобы покончить со мной,- сказал я.
- Ты должен жить, Вир! - отозвалась Дева.- Ты - сильный, гордый человек. И дети твои будут сильными и гордыми.
Она приблизилась, потянулась ко мне, и я ощутил на челе прикосновение сухих и горячих губ. И тут я понял, что ни за что на свете не смогу лишить Деву жизни. И не позволю сделать это другим.
- Не дам тебе умереть,- проговорил я. Она грустно улыбнулась, покачав головой:
- Я знала, что рано или поздно ты скажешь это, мой милосердный палач. Но я уже приняла решение, Вир, и не изменю его.
- Твой мир так прекрасен. Ты не можешь к нему вернуться?
- Могу,- равнодушно ответила она.
- И все-таки выбираешь костер... Не понимаю,- признался я.
Дева молчала, не сводя глаз с крохотного, колеблющегося пламени в глубине остывающего горна. Огненные точки вспыхивали в ее зрачках. Затем они затуманились и только по этому можно было догадаться, что Дева плачет. Она плакала беззвучно и неумело, стесняясь своих слез, как мужчина.
- Не на все вопросы можно ответить,- проговорила, наконец, Дева.- И не все поступки объяснить... Ты знаешь, здесь погиб мой муж. Он вел исследования в горах и, видимо, так же, как и я, недооценил коварства этой гадины в сутане. Муж был человеком увлекающимся, способным забыть об элементарной предосторожности. Горцы рассказывали, что его убили во время сна...
Губы Девы болезненно дрогнули, но она справилась с собой.
- Мне хотелось пройти по дорогам, где ступала его нога. Заглянуть в глаза людей, видевших его смерть. Я надеялась, что сумею разгадать смысл жестокости. Напрасно - у жестокости нет смысла.
- Горцы говорили - твои речи похожи на сказки.
- Сама не знаю, как это произошло. Однажды вдруг обнаружила вокруг себя множество лиц, завороженно внимающих каждому слову. Иногда мне кажется, эти речи и все, что я делала там, в горах, были попыткой отомстить за него. Если можно назвать местью желание сделать людей лучшими.
- Горцы запомнят Деву,- сказал я.- Почему ты не хочешь спастись?
- Я не могу спастись,- проговорила Дева.- Для тех, кто слышал меня, кто просил моей помощи, я была обыкновенной женщиной. Они верили, что могут стать такими, как я. Лучше умереть, чем разрушить эту веру. Стоит исчезнуть - и монах объявит меня духом, исчадием ада. Ведьма или дьявол способны уберечься от смерти, но еще никому из людей не удавалось бежать из Квадратной башни. Я погибну в огне, но останусь человеком в глазах горцев. Прощай, Вир!
- Прощай, Дева... - тихо ответил я.
...Как только вышел из башни, меня окружили гвардейцы. Спустя час я стоял на площади, прикованный к позорному столбу. Пронзительные глаза человека-змеи выглянули из-под капюшона, и скрипучий голос сообщил, что меня казнят завтра, вместе с ведьмой и еще каким-то клятвопреступником.
Протяжный трубный глас, возвещавший о начале казни, повис над притихшей толпой. Двойная цепь гвардейцев опоясывала помост и сложенную в отдалении высокую кучу хвороста. Воздух, несмотря на ранний час, казался сухим и прогорклым. Может быть, из-за мучавшей меня жажды: бдительная стража оказалась безжалостной к бывшему палачу.
Вооруженные монахи сняли с меня цепи и повели через площадь, ругаясь и расталкивая людей. У помоста я увидел Деву и приземистого крестьянина с дико блуждающими глазами. Лицо Девы казалось спокойным и бледным. Она смотрела на меня ободряюще, и я попытался улыбнуться. Взобравшийся на помост горластый монах нес что-то несусветное о наших прегрешениях. Толпа пораженно рокотала в ответ.
Под просторным навесом в противоположном конце площади восседали король и приближенные. Святой отец не сводил с Девы красноватых неподвижных глаз, в которых еще не остыл испуг.
- Когда подожгут хворост, дождись обильного дыма, - шепнул я Деве. Вдохни его всей грудью, наполни дымом легкие и, может быть, ты умрешь раньше, чем разгорится костер.
Я не был уверен, что она расслышала. Монах на помосте оглашал порядок казни. Вначале отрубят голову бывшему палачу, затем сожгут ведьму и повесят клятвопреступника. Услыхав свое имя, крестьянин тихо завыл.
- Ты!- сказал монах за спиной, ткнув меня под лопатку тупым концом копья. Бросив последний взгляд на Деву, я взошел на помост.
У плахи приплясывало, не в силах сдержать нетерпения, тщедушное существо в непомерно широкой накидке палача.
1 2 3 4 5 6 7 8