..Вот и выходит, что для того, чтобы в тридцать себе зубы вставить, надо прежде их в двадцать в какой-нибудь "горячей точке" оставить.
Гладков вспомнил "голливудскую челюсть" Буровой. Да и у мэра тоже, вон как зубки переливаются, "аквафрешем" отполированные. Оно и понятно, этим зубы крепкие нужны, они ими не кашу манную перетиратирают - друг друга и нас, убогих...
После аудиенции у мэра Валера вернулся домой раздосадованным, но приободренным. Хоть что-то выходил. Через два дня мать положили в больницу. А еще через пять - она умерла. От послеоперационных осложнений. Именно тогда Валера и осознал народную мудрость: "Даром лечиться - даром лечиться." Он настолько оказался растерян и подавлен происшедшим, что если бы не коллеги матери, сослуживцы по автопарку, не смог бы ничего сделать.
Проводить Анну Андреевну Гладкову пришли учителя, бывшие и нынешние ученики. В полном составе, вместе с родителями, явился весь ее, теперь уже осиротевший, выпускной класс. Валера даже представить себе не мог, как любили его мать в школе. Он с детства рос примерным сыном. Проблему "отцов и детей" их семья легко и без особого надрыва благополучно решила. Наверное потому, что главными в семье были доверие и уважение. Гладков был приучен к аккуратности, самостоятельному ведению домашнего хозяйства, мог приготовить обед, постирать белье, убрать в квартире. Позже, уже работая, он неизменно приносил домой всю зарплату, хотя и не слыл среди водителей, друзей и своих пассий скопидомом. Он, конечно же, любил мать. Но именно в день похорон, видя истинное людское горе, по-настоящему, осознал, что с этого момента навсегда, до конца собственных дней лишился в жизни главного - матери. Отныне он будет жить без нее. Без нее ложиться и вставать, смотреть телевизор, читать книги, гонять чаи, вспоминая о работе, друзьях и девчонках. Под вешалкой будут стоять ее тапочки, на трюмо - лежать расческа, на стене - висеть фотография, в кухне - сверкать позолотой ее любимая чашка. Останутся вещи и все то, что ее окружало. Но это будет уже без мамы.
Он вспомнил, как в последнее время часто ловил на себе ее неразгаданные взгляды. И только стоя у гроба, глядя в ее спокойное, неподвижное лицо, навсегда закрытые глаза, разгладившиеся морщинки, понял, что, оставшись без мужа, ближе к старости, она робко пыталась опереться на него, как на сильного, любимого мужчину, который был для нее живым воспоминанием о другом - некогда беззаветно любимом, но, увы, навсегда и безвозвратно ушедшем. Она робко пыталась найти возможность больше сблизиться с ним, на уровне душевного тепла и света. Ему вспомнилось, как на похоронах он рассеянно смотрел на маминых подружек - пожилых, располневших учителей, в старомодных, еще советской выделки, пальто и сапогах, ангоровых вытертых беретиках и норках, чьи зверьки, наверное, были свидетелями падения Тунгусского метеорита. Они стояли в общей массе людей, но чем-то отчетливо в ней выделяясь. В их глазах, за прозрачными озерами скорби, проступало тоже, как у матери, робкое, несмелое желание прикоснуться, обогреться, снять уродливый, холодный, звуконепроницаемый кокон одиночества, которое сродни стылым сумеркам глубокой осени.
"Мама... Мамочка... Прости меня!.. Как же тебе хотелось почувствовать на своей руке мою горячую ладонь. Не прилежность нужна тебе была, ни чисто вымытая посуда и выстиранные мной носки, рубашки, носовые платки. Тебе нужны были улыбка, лишние пять-десять минут, но отданные только тебе. И тогда, в больнице, после операции, лежа на застиранных, в пятнах крови и лекарств простынях, держа мою руку, ты все просила: "Посиди. Побудь еще со мной..." А я бежал в аптеку, доставал деньги, искал шприцы и капельницы. Господи, зачем?!! Я торопился делать для нее. А надо было торопиться к ней..."
Валера повернулся на кровати и от яркого света зажмурил глаза. До слуха, сквозь открытую форточку, донеслись звуки фортопиано. Пятиэтажка, в которой на втором этаже находилась квартира Гладковых, вплотную примыкала к частному сектору. Он знал, что в одном их ближайших домов живет необычной внешности девушка. Валера не раз наблюдал с балкона, как она приходила в расположенный на первом этаже их пятиэтажки магазин в сопровождении огромного черного пса. Недавно он услышал разговор подъездных кумушек: они живо обсуждали ее игру на пианино. Он удивился и не поверил. Девушка поселилась в этом районе восемь лет назад. Ходили слухи, что она обладает сильными экстрасенсорными способностями. Ее родители были врачи, а сама она - слепой. Разве могла слепая так играть? Гладков разбирался в музыке на уровне человека, выросшего в интеллигентной семье. Порой, музыка, проникавшая в его квартиру, настолько увлекала и подчиняла себе, что он с трудом подавлял в себе желание пойти и познакомиться с человеком, исполнявшим ее. И вот оказывается, что это играла слепая музыкантша. Этой девушке Валера и так страшно завидовал - у нее была собака, причем такая, о какой втайне он все время мечтал.
С момента смерти мамы прошло чуть больше полгода. Боль утраты нехотя, но постепенно отступала. Однако, случалось, ему на глаза попадались ее вещи. Он вздрагивал и замирал, сжав зубы и пытаясь погасить всплеск скорбных и печальных эмоций. Острая, как стилет, тоска начинала по живому кромсать душу. В такие минуты ему хотелось бежать прочь из дома. Но не к людям, а куда-нибудь в лес, в горы, к морю. Туда, где первозданный мир природы готов был бережно принять на покаяние и успокоение израненную людскую душу, чтобы омыть и исцелить ее своим покоем и тишиной, утолить жажаду чувств и страстей мудростью и красотой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117