Река
Рассказ
(Из книги "Конец игры")

Перевод Вс. Банго

Ну что же, положим, ты уходила, пообещав напоследок
броситься в Сену или что-то в этом же роде, обычные глупости,
которые только и могут произноситься глубокой ночью, на
скомканной простыне, ватным языком, а я их едва слышу, несмотря
на твои попытки легкими прикосновениями привлечь мое внимание,
так как давно уже глух к подобным твоим словам, скользящим по
ту сторону моих закрытых глаз, по ту сторону сна, увлекающего
меня куда-то вниз. А впрочем, это и к лучшему, что мне за дело,
ушла ли ты, утонула ли, или все еще идешь по набережной, глядя
в воду, а кроме того, все не так, ведь ты еще здесь и
прерывисто дышишь во сне, и ты не уходила, уйдя среди ночи,
когда сон меня еще не сморил, ибо мне помнится, что ты
собиралась броситься в Сену или что тебе было страшно, однако
ты передумала, и вот уже ты совсем рядом, и ты слегка
колеблешься во сне, как если бы тебе снилось, что ты все же
ушла и наконец оказалась на набережной и бросилась в воду. И
так из раза в раз, чтобы потом заснуть с опухшими от глупых
слез глазами и спать до одиннадцати, часа, когда разносят
утренние газеты с сообщениями о тех, кто действительно
утопился.
До чего ты смешна. Твоя патетическая решительность, такие
театральные жесты, как потребность, уходя, хлопнуть дверью,
заставляют задаться вопросом, неужели ты и впрямь веришь в свои
угрозы, в свой дешевый шантаж, набившие оскомину полные
драматизма сцены, замешанные на слезах, реестр эпитетов и
упреков. Ты достойна другого мужчины, который не оставит твои
слова без ответа, с которым вы мало-помалу вырастете в
идеальную пару, в потихоньку смердящих мужчину и женщину,
разлагающихся, глядя друг другу в глаза, чтобы удостовериться в
ничтожной отсрочке, и снова жить, и снова ринуться в
утверждение истинности невозделанного клочка земли и дна
кастрюли. Итак, предпочитаю молчать, закуриваю сигарету и
слушаю тебя, слушаю твои жалобы (согласен, однако чем же я могу
помочь) или же, что куда предпочтительнее, засыпаю,
убаюкиваемый твоими привычными проклятиями, прикрыв глаза и
совместив на мгновение первые приливы сна с забавными взмахами
твоих рук в ночной рубашке при свете люстры, которую нам
подарили в день нашей свадьбы, и наконец, по-видимому, засыпаю,
взяв с собой (признаюсь тебе в этом почти с любовью) все
мало-мальски пригодное из твоих жестов и упреков, клокочущий
звук, искажающий губы, посиневшие от негодования. Мои сны от
этого станут богаче, в них, поверь мне, топиться никто не
станет.
Будь это так, что тебя держит в этой постели, которую ты
готова сменить на другую, широкую и струящуюся. Ты спишь и во
сне слегка шевелишь ногой, придавая простыне все новые и новые
очертания, похоже, ты чем-то раздражена или, скорее, огорчена,
и твои губы, напитанные презрением, усталостью и горечью, едва
ли не препятствуют дыханию, порывистому, как ветерок, и не будь
я ожесточен из-за вечных твоих пустых угроз, я, как прежде,
считал бы тебя прекрасной, как если бы во сне ты снова стала бы
почти желанной, возвращая нас к утраченной близости и прежним
чувствам, столь далеким от этого тревожного утра,
зашелестевшего шинами и заголосившего холопствующими петушиными
криками. Стоит ли снова и снова задаваться вопросом,
действительно ли ты ушла и ты ли это хлопнула дверью в тот
самый миг, когда я погружался в беспамятство, поэтому-то,
наверное, я и хочу касаться тебя, пусть даже и не сомневаясь в
том, что ты здесь, что ты так никуда и не вышла, это всего лишь
ветер захлопнул дверь, мне померещилось, что ты ушла, а ты тем
временем, не догадываясь, что я сплю, запугивала меня угрозами.
И все же я к тебе прикасаюсь лишь потому, что так приятно в
зеленоватом предрассветном полумраке дотронуться до
вздрогнувшего и отпрянувшего плеча. Мои пальцы повторяют
безупречную линию шеи, меня ласкает твое ночное,
приторно-сладкое дыхание, и вот уже неосознанно привлекаю к
себе твое едва прикрытое простыней тело, и, хотя, глухо
протестуя, ты изгибаешься, пытаясь высвободиться, мы оба
прекрасно знаем эту игру, чтобы в нее не верить, так уж
заведено, чтобы ты отворачивалась, что-то отрывисто бормотала,
отбиваясь всем своим дремотным и покоренным телом, все равно в
эти мгновения мы нерасторжимы, раз черная и белая нити свирепо
сплетаются, как пауки в кувшине. Простыня вспыхивает белыми
складками, прорезывает воздух и растворяется во мраке, и тогда
рассвет обволакивает нас, уже нагих, единым вязким колеблемым
светом, хотя ты все еще сопротивляешься, вскидываешь руки,
сжимаешься, и вдруг - бешеные всплески бедер, и снова
защелкнуты адовы клещи, готовые отторгнуть меня от меня самого.
Мне приятно владеть тобой (как и прежде, неспешно, с ритуальной
изысканностью), бережно гнуть твои камышовые руки,
приноравливаясь к блаженству трепещущего тела, распахнутых
глаз, пока наконец ты не затихаешь в плавных муаровых ритмах,
пузырьками со дна ко мне поднимаясь, я с нежностью запускаю
пальцы в твои рассыпавшиеся по подушке волосы, с удивлением
вижу, как в зеленом полумраке к тебе струится моя рука, и я уже
знаю, что тебя только что извлекли из воды, конечно же, слишком
поздно, и ты лежишь теперь на каменной набережной, в обрамленье
туфель и криков, лежишь лицом кверху, нагая, и влажны твои
волосы, и распахнуты твои глаза.
1 2