Недели две спустя после собрания Павел за высокие показатели в цеху, хорошее поведение получил отпускной билет в Москву, с торжеством показал его мне.
- Теперь легавые не схватят.
Сказать по совести, я не совсем был спокоен за него, сказал шутливо:
- Если не подашь повода.
Возвращения Павла из Москвы ожидал с тревогой.
Не дрогнет ли? Костюм купит на заработанные деньги или билет куда-нибудь в Ленинград, а то и Сочи? Для чего копил?
Вечером сам не заметил, как оказался на железнодорожной платформе и стал "встречать" приходившие из столицы поезда. Три состава пропустил, плюнул и повернул домой, в общежитие. Не успел раздеться, открылась дверь, ввалился Павел. Раскраснелся от быстрой ходьбы, глаза блестят, обхватил меня за плечи - и на меня густо дыхнуло винным перегаром.
- Выпил? - спросил я шепотом.
- Врезал. Да как следует.
Я испуганно оглянулся на товарищей, спавших по своим койкам, накинул на майку пиджак, вытолкал Павла в коридор.
- С ума сошел? Выговор закатят.
- Хоть два. - Павел вдруг засмеялся. - Сын у меня. Понимаешь? Сын Васька. Уже полгода ему. Нынче на руках держал.
- Сын? - опешил я. - Откуда взялся?
- Девчонка была у меня в Москве. Умница. Техникум кончила, экономистом работает. Семья хорошая, отец мастер... Вот... от нее. От Зины. Поверила в меня, каких только упреков не перенесла дома. Ждала. Вчера согласилась переехать ко мне в Болшево.
Снимем пока на деревне комнатку, а там, глядишь, дадут, как семейному.
Мы уже стояли с Павлом на крыльце, под сырым звездным апрельским небом, и он все говорил, говорил, как будто прорвало его. Я озяб: еще в лесу кое-где лежал снег. "Ну, теперь Пашка завязал. Останется в коммуне". Я обнял его за плечо, потащил за собой.
- Аида в кладовку, дам сырого гороху, пожуй.
Да завтра старайся тише дышать.
Павел хотел еще что-то мне рассказать, но я скорее отвел его в общежитие, вернулся к себе. Еще увидит кто, на конфликтную потащат обоих.
В конце года Павла выдвинули мастером цеха; на Красной доске ударников производства уже давно висел его портрет. Он зажил семейно.
Коммуна наша все росла и расширялась. Строились новые цеха, увеличивался объем производства, прибывали новые партии заключенных из тюрем, лагерей, вливались в коллектив. Какое-то время, шебуршали, затем "обкатывались". К началу тридцатых годов мы становились главными поставщиками спортивного инвентаря и оборудования ДСО "Динамо". Фабрики наши выпускали высококачественные лыжи, коньки, теннисные ракетки, бутсы, майки и прочее. В поселке рядом с бараками строились двухэтажные фибролитовые дома с удобными квартирами, открылись своя поликлиника, ресторан. Воспитанников считали уже не на сотни, а на тысячи, и, конечно, потребовались люди на руководящую работу. Откуда их брать? Из вольнонаемных? Нет. Коллегия ОГПУ решила идти по пути выдвижения из наиболее активных коммунаров, твердо и навсегда порвавших с преступным прошлым.
В число таких попал и я. Меня выдвинули председателем кооператива. Объединял он пекарню и магазин, открытый не только для коммунаров, но и для окрестных жителей. Тут-то меня и приперла к стене малограмотность. Хоть я и посещал вечернюю школу, но учился через пень-колоду: то некогда, то неохота.
"Потом наверстаю". И вот принес мне бухгалтер балансовый отчет за 1929 год.
- Подпиши, Николай Антоныч.
Меня и пот прошиб. Гляжу я на колонки цифр, строчки, а в глазах тюремные решетки: вдруг тут что "не чисто"? Подпишу и... загудел.
- Скажи попроще, - наконец взмолился я. - Проторговались? Убытки есть?
Бухгалтер улыбнулся.
- Свели концы с концами, Николай Антоныч. Даже немного в прибыли.
И пришлось мне поступить в техникум.
Что заставило меня взяться за учебники? Ведь мог бы запросто и полуграмотным прожить: сыт, обут, женился на хорошей девушке, сын растет, комнату получил. Чего еще надо мне, недавнему обитателю тюремной камеры? Заставило - доверие, которое мне оказали. В Болшеве я уже был кем-то вроде "ответработника", большими деньгами ворочал, товарами.
И то, что мне доверяли начальники ОГПУ, руководство коммуны, свои сотоварищи, заставляло меня лезть из кожи, стараться не ударить лицом в грязь, оправдать доброе мнение о себе. Поэтому доверие я считаю основой перевоспитания правонарушителей.
В самом деле: давно ли было то время, когда все от меня берегли карманы и квартиры?
Хоть и очень трудно было, а над учебниками засиживался до петухов, прихватывал выходные дни, отпускное время. Малограмотность у меня была такая - и горько и смешно вспомнить. Например, долго не мог понять, что такое десятичные дроби. Выручил друг и приятель Виктор Попов, тоже студент техникума, собиравшийся поступать в Промакадемию, парень головастый, в прошлом вор-городушник, за которого в 1928 году я поручился перед общим собранием. Сидел он, занимался со мной, запарился, а толку никакого. Из магазина пришла моя жена Аня, положила на стол покупки.
- Сейчас ужинать будем.
Виктор схватил принесенную ею пачку чая, показал мне.
- Что такое?
Я сам был в мыле, чувствовал себя отвратительно.
"Неужели совсем тупой?" Ответил с усмешкой:
- Бомба.
- Правильно, - согласился Виктор. - Бомба.
Он быстро разрезал пачку чая и разделил на две части.
- А это что такое?
У моей жены округлились глаза. Я ответил немного сердито:
- Две бомбы.
- Верно, - подтвердил Виктор. - Две половинки бомбы. А это что?
Так он разделил пачку на десять частей. Потом отодвинул две из них, приложил новую целую пачку и спросил:
- Теперь что? Понял, наконец? Одна целая и две десятых. Так можно и сотую сделать, и тысячную.
Дружно смеялись мы все трое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11