И так летом и осенью, зимой и весной. Вы измучены, я знаю. Но я не вижу на ваших лицах жалобы.
Он махнул рукой, пошел к дверям. Возле дверей остановился, сказал:
- Пахомов и Карасев, зайдите ко мне... Остальным немедленно по домам... Что за девушка? - обернулся он к Константину Пантелеевичу.
Константин Пантелеевич улыбнулся вроде бы как смущенно даже и виновато, глянул тоже на Полю, и она покраснела, пожалела, что пришла сюда. Нет бы домой сразу бежать с площади.
- Она поздравить всех нас пришла. Поля зовут ее.
Человек с черной бородкой вдруг сразу посветлел как-то, по-доброму посмотрел на нее.
- Подождет она? - обернулся он теперь к Константину Пантелеевичу и Карасеву. - Так, что ли?
Девушка хотела было сказать, что уже слишком поздно. А с черной бородкой догадался, о чем она подумала сейчас, сказал, улыбнувшись и пряча улыбку под ладонью, потирающей бородку:
- Проводят они, Поля, не беспокойся.
Теперь и Константин Пантелеевич посмотрел на нее, попросил тихо и все так же почему-то смущенно:
- Подожди, пожалуйста, Поля, скоро мы...
40
Они ушли, а Поля осталась сидеть на диване. От печки исходило тепло, уютное и мирное. В окно виднелось черное небо, освещенное звездами, четко выделялись крыши, ветви деревьев, купола колоколен. И показалось ей, что сидит она в горячей пыли за околицей деревни, в заволжских степях. Вот так же блестели вечерние звезды, сыпалась пыль между пальцев, а шестилетняя Поля молчала, не откликалась и не бежала на зов матери, разыскивающей дочку по всей деревне. Оттуда, снизу из степи, расшитой темными и светлыми полосами пахотных межей, стал нарастать дробный постук. Она запомнила его, как будто и она тоже сидела на бричке, вздрагивая и качаясь. Постепенно подымалось клочковатое сизое облако, кажущееся ветошью. Еще немного - и понеслись из тьмы мелькающие ноги коней, мелькающие спицы колес - сельчане возвращались со свадьбы на соседнем хуторе.
Мать едва успела выхватить ее из пыльной колеи, как с гиканьем, ревом, визгом гармоней пронеслась лава коней и бричек, и из каждой разинутые рты - то ли поющих песни, то ли целующихся в обнимку.
- Ах ты, бог ты мой, - подшлепывая ее, причитала мать. - Глаз да глаз за тобой, Полюшка.
И с тех пор, как стала мать заговаривать о недороде хлеба, не покидало Полю ощущение, что сидит она в этой дорожной пыли, а на нее летят из тьмы копыта взбешенных коней.
- Глаз да глаз, - прошептала сейчас она, смежая веки. А открыла и увидела около себя Константина Пантелеевича. Стоял, сунув руки в карманы шубы, разглядывая ее как-то странно, зорко вроде бы. Поджала под себя ноги, ахнула вдруг:
- Мне ведь домой надо. Чай, полночь уже...
- Полночь, угадала.
Он достал из кармана конфеты, положил ей в ладонь.
- Что я, маленькая? - обиделась девушка.
- А как же. Раз ты меня дяденькой зовешь, значит, маленькая и сладости тебе положены. Начальник подарил... Ну, пойдем. Провожу тебя. И расскажешь, почему все же пришла в розыск... Не поверю, что поздравить. Беда какая-нибудь? А какая?
Затягивая платок, она ответила сердито:
- Сказала же, что сама надумала. Или нельзя?
- Да как же нельзя, - смущенно ответил он и замолчал. Не знал, наверное, что и говорить.
- Просто никогда не гадал, что девушка придет в розыск поздравить инспектора. Первый случай такой.
Поля так и прыснула, выскочила в коридор первая. Хорошо было ей в этот вечер. Темные улицы, арки ворот, ведущих в глухие дворы. Нет-нет да и выступали на тротуары, забитые снегом, какие-то фигуры - с хрустом, с приглушенным говором оглядывающие их пристально и оценивающе. Фонари, окутанные снегом, казались дымящими, плыли над домами зубцы башни.
- О чем думаешь, Поля? - спросил он ее. - О деревне, знать?
Она вздохнула, нахохлилась сразу - все, что было черного в ее жизни, явилось вдруг разом из этой тьмы улиц. И деревня, и ступени больницы, и теплушки, в которых тряслась, не зная, куда едет, и приют, из которого убегала тайком.
- Нет, - ответила сумрачно. - Не о деревне. Не хочу туда сейчас. И верно, мало ли - недород. И не спастись будет...
И вдруг засмеялась, глянула быстро на него. И он улыбнулся почему-то, но промолчал, только как-то резко сдвинул на лоб фуражку, от смущения, может. А может, и от холодного ветра, несущего по тротуарам поземку с тихим свистом.
Когда подошли к булочной, уже моргающей устало только одним окошком на кухне, она спросила:
- Заставила я вас хлопотать обо мне. Сердитесь, поди-ка?
Он засмеялся коротко, а сам все как-то привычно осматривал стены дома, окна, точно прицеливался разбежаться, прыгнуть, уцепиться за карниз.
- Не выдавалось мне еще с девушками гулять по городу... Ну, иди... Отдыхай.
- Какое отдыхать...
Она вздохнула:
- Рано надо вставать. Белье заставят стирать после гостей. Поди-ка, все увозили.
- А был я на табачной фабрике, - сказал он вдруг. - Говорил. Как будет смена, возьмут сразу. Человек тот на слово верный... И как скажет мне, так к тебе зайду...
"А раньше что же, Константин Пантелеевич?" - едва не вырвалось у нее, но лишь благодарно опустила голову, прошептала:
- Спасибо вам, Константин Пантелеевич...
Она вошла в ворота и остановилась, глядя в просвет двери, как уходит он быстро, широким шагом, не оглядываясь. Будто сразу забыл про нее.
41
Человек этот отделился от стены Казанской церкви, нависшей над переулком, сияющей в свете луны крестами, стеклом узеньких окошечек, Скользнул навстречу, преградил дорогу:
- Перекурить, гражданин, по случаю праздника...
Инспектор был весел. Он еще перебирал в памяти этот путь с девушкой по ночному городу. Он улыбался, не замечая этой улыбки, показывая встречному незнакомцу, что он из гостей и, похоже, пьян.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83