Жил Синягин хлебосольно - ничего не скажешь. Викентий Александрович вспомнил свой дом почему-то - божницу с иконами, умывальник с мраморными окладами, стол, на котором редко появлялась такая вот снедь. Щи да каша вот и весь разносол. Усмехнулся про себя: денег не хватает на осетрину. И потянулся за стопкой, налитой владельцем фабрики за рекой.
Вывалился из-за стола Синягин - широкий лоб его белел, пот струился по щекам: замучился сегодняшними хлопотами.
- За благополучие следующего, двадцать пятого. Ну-с. Как поется в песне: смело, товарищи, в ногу. А иначе говоря, поднимем...
- Браво! - крикнул нетерпеливый Ахов и выпил стопку сразу, потянулся вилкой к закускам, уронил кусок колбасы на стол. Пили теперь под смех заговорили тут все вроде бы разом.
- Викентий Александрович, - захрипел Синягин, подняв руку с пустой стопкой. - Хочется вас послушать.
Трубышев вытер губы салфеткой, бросил ее на колени, вроде как собирался подняться над этим хаосом из закусок и вин, но раздумал. Навалился на спинку стула:
- Мне хотелось бы сказать о наших новогодних елках.
Видя на себе удивленные взгляды, добавил тихо:
- Сказать не имеющее отношение к елке наших гостеприимных хозяев.
Он помолчал, строго заговорил (глаза - в стол):
- Обычай от варваров, от древних германцев, - рубить елки и скакать вокруг них. Ну, им простительно - в лесах, в болотах, в темноте. Рубили елку, зажигали факелы на ней, обвешивали, возможно, черепами своих поверженных противников и плясали под свой древнегерманский гимн, изгоняя из лесов и болот "духов" и нечистую силу. И когда шли готы, скажем, на дряхлый Рим, чтобы взять его штурмом, они верили, что в последних схватках на стенах накренившейся империи никакая злая сила не отведет меч от груди их противника... Ну, а нам это зачем? Сейчас в Советской России религия пала, как пал древний Рим. Боги и нечистая сила признаны выдумкой - и, следовательно, незачем рубить елки и устраивать вокруг них пляски и песнопения... Разве что, - прибавил он тут негромко, - изгнать какой нечистый дух из пекарни или из кондитерской.
Все заулыбались: кажется, никого из сидящих здесь не задели и не обидели слова Викентия Александровича, Он помолчал, подвигал губами, сказал:
- Но это так... Просто отчего-то жаль стало елку. Росла бы в лесу. Вот и речь получилась. А еще вот что. Не велеречив я, Авдей Андреевич, но просятся слова, ах, как просятся... Сегодняшние события заставляют высказаться... С одним беда, с другим. Один - с аукциона, другому - штраф.
Он помедлил, выговорил зычно и твердо:
- Силой должен стать частный торговец. Даже Ленин сказал не так давно: "Учитесь торговать!" Кому он это сказал? Фабричному и мужику из сермяжного угла глухоманного! У кого учиться? У Дымковского, у Синягина, у Ахова. А учиться-то, как видите, вроде бы и нечему... Перебиваются торговцы эти, мелко плутуют от властей, от налогов укрываются. Расти надо, укрепляться, - он оглядел почему-то одного Охотникова. Тот жалко улыбнулся, заерзал беспокойно на стуле.
- Чтобы капитал был в руках... Будет капитал, будет и уважение к вам от Советской власти. Тогда-то она, эта власть, к вам пойдет с протянутой рукой, для помощи. А как же иначе...
Тут он опять вскинул голову, сощурил глаза от табачного дыма: курила беспрерывно Вера, дочь Синягина, высокая девушка в пестром платье с открытыми плечами. Волосы белы, отчего она казалась рано поседевшей, лицо бледно, кожа даже просвечивала, как у больной. Голубые глаза смотрели на всех отрешенно: все здесь мне чужды - говорили они без слов, губы растянулись в брезгливой гримасе.
Остановив мельком взгляд на этих губах, Трубышев продолжал:
- Бедна, гола Россия... Нищета, пустые сейфы заводов и фабрик, толпы безработных... А нужны пушки и винтовки для охраны первого, так сказать, в капиталистическом окружении. Волшебная палочка не выкует эти пушки и винтовки. Их выкуют деньги, золото, капиталы. Вот их-то и будут просить Советы в долг. Как не попросишь, - тут он опять довольно усмехнулся, коль вся советская Красная Русь за год выплавила восемь миллионов пудов чугуна... Это на пищали да на мортиры Пугачеву разве хватило бы.
Мухо с каким-то удивлением уставился на оратора. Протоиерей Глаголев зажевал вдруг что-то, точно от слов Трубышева бешено забила в его желудке соляная кислота, вызывая аппетит.
- Они придут к вам, если вы будете ворочать капиталами, - уже строго закончил Трубышев, - но пока вы трясете нищенскими суммами... Не больше...
- Но у них теория, - дернулся рядом Леденцов.
- Это какая же? - тотчас же спросил Ахов.
- Насчет золотых яиц... Яйца собирать, а курицу до поры до времени не резать.
- Теория, - презрительно сказал Трубышев. - Что такое теория? Во всяком случае, не священное писание. Это мысль одного человека. А должны ли мы доверять одному человеку? Допустим, говорят, что земля круглая... Но вы же, Катерина Юрьевна, - обратился он к жене Синягина, - не валитесь с нее, когда идете улицей. Это старая история. Но еще прибавлю, - говорят, что есть тяготение, оттого мы и не падаем. А что это за тяготение? Вот в чем истина. Кто создал это тяготение? А?.. Вот вам и теории... И ни один ученый не пояснит и не скажем вам, откуда оно. Разве что Ахов, - заметил Викентий Александрович, - у него неодолимое тяготение к бутылке.
Все засмеялись, а Ахов жидко заплескал в ладони, тут же пододвинул к себе графинчик. Все, как по немой просьбе, задвигались, заскоблили стульями; снова заныряли штофы, заблестели рюмки в свете лампочек под люстрами. Заговорили, разбившись на пары, сразу же. Леденцов начал жаловаться протоиерею на штраф, который власти наложили на него в начале года, штраф в семьсот золотых червонцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83