А вокруг народ из близлежащих улиц, просто прохожие. Немало среди них тех, кто жил сейчас в подвалах, на чердаках, в землянках, за городом, среди разбитого камня, в холоде, без света, без воды. Стояли и смотрели подолгу на эти поднимающиеся над гнильем каменные величавые стены, и каждый мечтал, наверное, как он, именно он, однажды повезет свое скудное барахлишко в этот дворец. И Костя тоже не раз останавливался как завороженный, смотрел, как каменщик быстро кидает белую жижу, как ловко пристегивает кирпич к кирпичу, сам в аккуратном передничке из кожи, в липовых лапоточках, красной кумачовой рубахе - форсистый такой, знай наших. Кивнет на яму с "творилом", крикнет толпе:
- Мешайте лучше сметану с творогом, чем зевать...
То тут, то там, в переулках и улицах, на площадях открывались магазины государственной и кооперативной торговли. Магазины готового платья, продуктов, овощей. Широко распахнулись двери общественных столовых, в которых было уютно и чисто, в которых были столы, накрытые скатертями, на которых стояли и солонка, и горчица, и перец, и даже чайники с чаем. Садись и наливай в стакан крепкого заварного чаю...
Но держалась еще и частная торговля, еще соперничая с государственной и кооперативной. Неслись поезда, скрипели подводы. Из Нижнего Поволжья приходили колесные пароходы. Бежали по трапам, горланя про "даром минувшие дни", обугленные, хриплоголосые грузчики, катили на берег бочки с паюсной икрой, с русским маслом, волокли рогожные кули с воблой. Плыли в чанах живые рыбы, скрипели прилавки лавчонок от колбас, окороков. Приказчики с карандашами за ухом расстилали шелка перед покупателями с ловкостью фокусников из балагана.
А по ночам гремел духовой оркестр в ресторане "Откос" на берегу Волги, прилепленный к земле, как ласточкино гнездо.
Качалась под танго или тустеп разодетая в английские шелка и бостон, скроенные знаменитым варшавским портным при магазине "Единение", мелкая буржуазия города, еще вчера казавшаяся нищей и забитой.
И в то же время, пробираясь темными подвалами где-нибудь под фабричными корпусами или на старой бирже, Костя не мог смотреть в глаза беспризорных мальчишек и девчонок; глаза эти просили, умоляли, рассказывали о нелегкой судьбе маленьких скитальцев. И в то же время на бирже труда в засаленных блузах переминались с ноги на ногу безработные.
В ночлежке "Гоп", "Северных номерах" женщина или девица на вопрос: "Где работаешь?" - отвечала: "Гуляю" - с таким же спокойствием и равнодушием, как если бы отвечала: "Работаю нянькой..." Добавляя разве: "А куда денешься..."
Все это Костя вспоминал, глядя на узкое, с тонкими, злыми губами лицо Барабанова.
- Да, есть мелкая буржуазия у нас, - сказал он недовольным тоном всякий раз приходилось учить Барабанова политграмоте. - Но временно она. Надо смотреть и видеть коммунистическое будущее, без частников и заводчиков. Научись так смотреть, Федор...
- А его надо, наверное, в школу, в первую ступеньку, - вставил насмешливо Подсевкин. - Пусть бегает с Филиппками да учится.
Барабанов снова трахнул по коленкам ладонями:
- Ну, караул! Один - на курсы, другие - в кружок, а еще - в первую ступеньку. Дурачок я вам, что ли?
Все засмеялись - агенты уже привыкли к вечному брюзжанью Барабанова, к его тонкому голосу с надрывом.
- А что бы и не поучиться, - вставил Саша. - Я так бы с радостью. Ну-ка, шел бы сейчас с портфелем в университет. В портфеле тебе или римские менялы, или наречия с деепричастиями, или историк Тацит.
Вася вставил свое, робко и с виноватой улыбкой:
- А я вот на рабфак собирался...
- Что ж тогда? - так и выкрикнул Кулагин, сидевший на диване рядом с Каменским. - И шел бы.
- Сюда вот комсомольцы направили.
- Не жалеешь? - спросил Подсевкин.
- А чего жалеть, - обидчиво отозвался паренек. - Жалели разве, ребята, которые шли на гражданскую... А здесь тоже война. Война за человека...
Отозвались в душе Кости слова, сказанные с такой искренностью молодым агентом.
- Зубков, как апельсины? - спросил, вглядываясь в мальчишеское лицо. - Обещал сегодня доложить.
- Закончено, - ответил тот. - Дома я у продавщиц у обеих был с обыском. Апельсины в ларе у одной, как картошка, а у другой - в кладовке... Сознались. Сами взяли, а на грузчиков свалили...
- Саша! - обернулся Костя теперь к Карасеву. Тот только сейчас вроде бы заметил свой кольт, поспешно сунул его в карман полушубка, отороченного мехом на груди и рукавах.
- Нашел я украденное. В ткацких корпусах. Сидели за картами в подвале и наворачивали колбасу. Клешню и Букса взял.
Саша специально поставлен на работу с беспризорниками. Любит он ребят, знает многих из них. И дела, связанные с беспризорниками, раскрывает быстро, почти тут же. Вот и это дело начал позавчера. Приехал священник из села, остановился на Мытном дворе. Накупил всего и еще пошел куда-то, а матушку оставил сторожить добро на санях. Вдруг подошли оборванцы со связкой баранок. Один повесил баранки на дугу лошади, второй сообщил: "Это тебе, матушка, от батюшки. Сидит в трактире и пьет чай".
Не поверила матушка, не слезла с саней. А беспризорники исчезли. Огляделась, никого нет рядом. Жалко стало баранок, ну, как, и верно, от батюшки. Слезла с саней, вернулась с баранками, а ни материи, ни колбасы нет. Как корова языком слизнула... Приехала в уголовный розыск за помощью. Нет бы - к богу...
Поручили Саше. Саша знает, чья работа, - сразу же по злачным местам. Нашлась и материя, и остатки колбасы, а Клешня и Букс распевают сейчас песни в камере.
- Федор, ты ходишь по гостиницам, - повернулся Костя к Барабанову. Перстни и серьги на тебе. Не забывай...
Барабанов кивнул молча.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83