"Мама, папа дома?" Затем мне в трубку: "Его нет." Одиночество расправляет плечи, заглядывает в глаза. В глазницах - зыбкая пустота. Пытаюсь отогнать наваждение, звоню еще раз, еще и еще. К телефону не подошел действительно дома нет. Одиночество кружит в жутком танце, сопровождаемое боем настенных часов, подгоняя летящие стрелки. Хватит кошмара, с головой под одеяло - спать. Только сон на время отключает мой беспощадный хронометр.
Утро не приносит облегчения. Вечерний кошмар затаился в углах, в воздухе тревожность, ощущение грядущей беды. Попытки дозвониться безрезультатны. Прочь, прочь из ветшающей пустоты казенного дома.
У сберкассы толпа гудит рассерженным роем - кончается последняя неделя смены денег. Доллар уже какой год неуклонно ползет вверх, а замусоленные пятерки и трешки с каждым днем все опускаются и опускаются, падают в цене. Монетный двор захлебываются от работы, печатая и печатая купюры, которых все равно не хватает на огромную, хоть уже и достаточно урезанную страну.
- Неслыханное безобразие... - Стандартная ситуация... Шоковая терапия... - Пора бы привыкнуть... - Коммунисты вам не нравились... - Прекратите, хватит. Дома, в своей коммуналке на кухне обсуждайте. А здесь нечего...
По рукам ходит список. Записываюсь. Номер пишут на ладони.
- Это когда приходить?
- Ну так дней через пять. Сегодня идут те, кто неделю назад в пять утра записался...
- Но ведь срок...
В ответ неопределенное пожатие плеч. Кровь волной ударяет в голову: опоздала, опять опоздала, половина недавно выданной с трехмесячным опозданием аспирантской стипендии, и так-то равной третьей части прожиточного минимума, через три дня превратится в ворох ненужных бумаг... Однако в моем нынешнем состоянии... Все это ерунда... К чему волнения, если мне осталось-то всего ничего - дожить до заката... Учащенно, в такт ритму крови, пульсирующей в висках, колотится хронометр. Не в силах сдвинуться с места стою, слушаю.
- Сколько меняют? - До ста любыми, а по десять тысяч неограниченно. - Это как? - Значит, можно больше ста? - Нет. Любыми, по десять тысяч неограниченно, но все до ста. - Чушь какая-то... - Спроси милиционера...
- У нас таких денег нет. - И подозрительный оценивающе-завистливый взгляд в сторону говорящих.
Старушонка сгорбленная в шляпке, модной полвека назад, в кокетливом пальтишке, видевшем лучшие времена, застенчиво теребит за рукав кого-то с краю толпы:
- Будьте любезны, не подскажете, на книжке деньги тоже надо менять?
- Что?
- Сержант, до скольких работаем?
- До восьми, если денег хватит.
- Может не хватить?
- Спрашиваешь...
- Милок, - не успокаивается старушка, - деньги на книжке надо менять?
- Какие деньги, бабуля?
- Ась? - старушка прикладывает сухонькую ладонь к уху рупором.
- Какие деньги? - орет в "рупор" "милок".
- На книжке деньги-то у меня ведь старые.
- Да никаких там денег нет.
- Как нет? - старушка в испуге достает из потрепанного ридикюля трясущейся рукой сберкнижку. - Вот. Смотри. Три тысячи двадцать шесть рублей. Как же нет? - нижняя челюсть у нее тоже начинает подрагивать. - Столько лет на похороны откладывала.
- Да в кассе-то эти деньги не лежат.
- Не слушай его, мать. Не надо эти деньги менять. Захочешь взять - получишь новыми.
- Конечно новыми, совсем задурил старуху.
- Да, мать, на похороны-то тебе теперь таких денег и не хватит... - негромко, так, чтобы старушка не услышала, замечает кто-то.
- Никак не хватит... - cо вздохом подтверждают окружающие.
- Точно не надо? - все еще сомневается старушенция.
- Сходи, сама спроси. Эй, там, впереди, пропустите бабушку, ей не надо менять, только спросить.
- Пусть идет.
Очередь, уплотнившись, с трудом расступается. Следом пристраивается торговка в синей кофточке.
- А ты куда прешь?
- Мне только одну, - крутит та над головой четвертным. Сама не заметила, как подсунули. Неужели из-за одной такую очередь стоять?
- И мне тоже одну...
- Всем одну, - подводит итог толпа, оттесняя торговку.
- Сержант, куда смотришь, даром зарплату получаешь.
Моя тревожность, наглотавшись отрицательных эмоций, многократно усиливается. Озверевшее одиночество вырывает меня из плотной жужжащей людской массы и гонит прочь сквозь строй враждебных уродливых деревьев. Дома стоят плотной стеной и следят за каждым моим шагом, злобно сверкая зеркальными стеклами окон. Даже солнце в своей кроваво-красной мантии закуталось в черный шлейф дыма. Тик-так, тик-так - бьется в висках время. Срываю ручку телефона-автомата, набираю номер. Зуммер зубной болью пульсирует в трубке и тонет в глубинах мертвого покоя. Время течет ручейком сквозь пальцы, и я не могу, никак не могу остановить его поток. Судорожно кручу телефонный диск еще и еще раз - гробовая тишина в ответ.
- Где ты? Где ты? Где ты? - кричу я серым тучам и черным столбам дыма над водой, простирая руки к небу, пытаясь ухватиться за него скрюченными пальцами, словно беспомощно цепляющийся корявыми ветвями за воздушную пустоту подрубленный под корень дуб. Мной овладевает страх. Страх, что я не успею найти тебя: у меня осталось так немного времени. Я люблю тебя. Я хочу тебя слышать. Я не могу жить без тебя...
- Где ты? Где ты? Где же ты?...
Бессмысленно мечусь по городу, шарахаясь от оживших каменных исполинов и узловатых дубоголовых уродов, пугаюсь гневно вспухшей между гранитными опорами моста реки и случайно попадаю на представление какой-то заезжей знаменитости.
В зале умиротворенное шуршание, возня, перемещение, передвижение. Приземистая женщина с кисейным шарфом в виде шлейфа, тянущимся по полу, снует по сцене, где подвешивается нечто среднее между коромыслом и дугой лошадиной упряжи странная пародия на что-то русское народное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52