Паны всегда были и всегда будут. Так людство устроено, что без панов жить не может.
— Погоди, Макей! Посмотрим, что будет. Тогда я тебе напомню.
— Напомни, напомни, Кривой. А я погляжу, долго ты проживешь без панов. Они быстренько головы поднимут и еще зубами щелкнут в поисках твоей шеи.
Кривой Лабза махнул со злостью рукой и отвернулся.
Лука с интересом слушал перепалку друзей. Ему было чудно видеть, как эти люди, вместе прошедшие столько жутких сеч и походов, так злобно препираются.
Потом вспомнился последний поход отца в Крым, где их турки и татары погромили, и отец пришел с незажившими ранами и без медяка в кармане. Мать тогда сильно ругала отца, а тот лишь молчал и курил люльку за люлькой.
И еще вспомнилось, что отец часто говорил, как богатеют те, кто не прикладывает рук к труду хлебороба и ремесленника, не тянет лямку простого казака в походе.
А после того как отец попал в выписники, дела пошли и того хуже. Едва не записали всех за паном и не сделали крепаками. Лишь это было светлым пятном в их жизни.
Было жалко, что после пожарища он не смог взять отцовского оружия. Всё разграбили проклятые ляхи и их подручные, теперь придется самому добывать оружие и становиться казаком. Сумеет ли он? Обязательно сумеет!
Ночью приснилась Ганка. Он опять пережил страшное волнение, возникшее при мысли о близости с этой девчонкой, встречаться с которой он осмеливался лишь тайком. Они целовались под вербой, а Луке казалось, что он парит в воздухе и его сжигает что-то необъяснимое, приятное и в то же время страшное.
Он проснулся в поту с колотящимся сердцем и в сильнейшем возбуждении. С трудом успокоил бурное дыхание, прислушался к спящим Макею и Лабзе. Они похрапывали, ворочались иногда, слегка шуршали сеном.
Потом теплое томление обволокло его тело. Жалость к себе заполнила его. Вспомнилась тетка Горпина, пристававшая к нему ранней весной, то, как он смущался, волновался и в то же время желал ее близости, ее потного и немытого тела, представляя себе всё, что могло произойти, согласись он на ее домогания. И теперь он жутко жалел, что не смог преодолеть смущение и робость. Злость наполнила его нутро, он стремительно повернулся на другой бок.
Хлопец долго не мог заснуть. В голову постоянно лезли мысли о женщинах. Он вспоминал, что некоторые из них бросали на него странные взгляды, особенно молодые вдовушки. Он краснел, убегал, а потом клял себя за трусость и нерешительность и за лохмотья, которые висели на его тощих юношеских плечах.
Вся кровь в нем бурлила, пульсировала в жилах, не позволяла успокоиться.
Продолжая беспокойно ворочаться, Лука никак не мог отмахнуться от возникавших видений, так будораживших его воображение. Он злился на себя, на всех баб, которых мог вспомнить, и в бессильной злости продолжал ворочаться.
Лишь под утро удалось придремать, но тут же строгая рука Макея пробудила юношу, а заспанный голос молвил с хрипотцой:
— Хватит бока отлеживать, хлопчик! Вставай к коням. Уже утро на дворе.
Лука был хмур, молчалив, но ни у кого не было времени обратить на это внимание. Эти мелочи не волновали казаков.
— Завтра на рассвете выступаем, — сказал Кривой Лабза, вернувшись в конюшню. — От Степки Сыча услышал.
— Стало быть, кончилась привольная житуха! — воскликнул Макей, но в его голосе Лука не услышал тревожных ноток.
— Когда еще доберемся до места, Макей, — разумно заметил Лабза.
— Да и то верно. Идти нам положено по мирным землям до самой Неметчины. Интересно, что за земля там? Лука, ты хотел бы поглядеть? — Макей с хитринкой в глазах глянул на юношу.
— Конечно, дядько Макей!
— Девки там, я слыхал, знатные! Небось задумываешься, а?
Лука покраснел, отвернулся и не ответил. Казаки похабно загоготали, а юноша даже озлился немного.
Весь день занимались погрузкой снеди в мажары, крытые толстой рядниной.
Подводы всё прибывали, с ними возницы и казаки охраны. Сотник Мелецкий покрикивал, видно было, что он неспроста озабочен. Под его началом было не менее шестидесяти мажар с кучерами — и всё надо принять, распорядиться. И за припасами постоянный догляд нужен.
— Эх, казаки! — Макей блаженно щурил глаза. — Повезло нам! Ни соли, ни пороха нам не доверили, хе-хе! С ними одна морока. То и дело доглядай и береги от дождя и сырости. А это в дороге не так-то просто. Поживем!
— Поглядим, как ты будешь управлять нами, Макей, — скептически заметил Лабза и поправил повязку на лбу. — Всё ж начальным человеком стал. Угодил пану сотнику. Не обидишь?
— Нашел начальника, Кривой! Подумаешь, десятник в обозе! Но всё же спуску не ждите. Спрашивать буду по всей строгости. Дело — прежде всего.
— Вот-вот! А еще друзья с бог весть какого года! — Лабза скривился и сплюнул. — Сколько кулеша с тобой поели в походах, а теперь спрашивать? Я и так дело знаю.
— Полно злиться, Лабза! Не обижу, коль нужда не припрет. Понимаю.
— Дядько Макей, а что если на нас нападут? — спросил Лука, посчитав, что их спор заходит дальше разумного. — Где ваше оружие?
— Зачем обременять себя зря, Лукашка? — весело ответил дядька Макей. — Мы его в возах держим, но под рукой. И сабли, и пистоли, и луки со стрелами. Да и мушкеты имеются. Вмиг вооружимся, коль потреба случится. Хорошо, что напомнил, надо бы проверить, почистить, поострить. Как бы пан сотник раньше нас не поинтересовался. Хоть обоз, а всё ж казаки.
Полдня Лукашка чистил оружие, примеривал руку к рукоятям сабель.
— Смотрю, ты справно службу несешь, хлопец, — неожиданно услышал Лука. Перед ним стоял пан сотник, придирчиво оглядывая мажары и кладь. — Это Макея хозяйство?
— Макея, пан сотник!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14