Лет десять как отошел от производства. Как чувствовал.
— Что чувствовали? — не понял я.
— Смуту, молодой человек. Великую смуту.
— И что?
— Не хочу лежать рядом с Кешой, вот что, — взволнованно проговорил завхоз-метеоровец. — Это раньше оружейнику слава и почет, — отмахнул на знамена. — А нынче, мил человек, лучше посуду на сахер, в смысле, сахар… — и, приблизившись к мешкам, шлепнул его, как сдобную хохлушку по её тулову на базаре града Киева, матери городов русских.
Я согласно кивнул, мол, понимаю ваши житейско-жопные интересы, гражданин, и спросил: не будет ли каких-нибудь заказов?
— На сахер?
— Нет, — клацнул челюстью. — На зенитно-ракетные комплексы «Квадрат», «Волга», «Печора» и другие.
— Ой, всякое говаривали, — ответил ответственный по кастрюлям и чайникам. — А я не верю. Кеша, тот все веровал в чудо!.. А какие могут быть чудеса в решете. Новая война? — И вытаращился на меня с недоумением от такого логического пассажа.
— Войны нам не нужна, но она близка, — и спросил о бумагах академика.
Они находились в сейфе, который был опечатан, как посылка сургучами. Пригласили начальника по безопасности НПО некто Агеева. Болван, воспитанный в казарме СА (Советская Армия). У него имелся один ответ: не положено. Пришлось пристрелить дурака — словом.
Наконец папка была вручена мне — под расписку. Я засобирался уходить, да вспомнил о гражданине Маслове. Найти бы его, родного?
Мои собеседники потеряли дар речи. Неужто этого вахлака ещё не пристрелили?
— Подлец, — плюнул Агеев; кажется он не любил бывшего сослуживца?
— А почему? — заинтересовался я; все же мы, люди — братья?
И получил объяснение: Маслов — первостатейная сволочь. Был. Пристроился личным телохранителем при старике Николаеве. Встревал во все производственные дела. Тырил военную, а после мирную продукцию — вагонами. Натравливал старого Кешу на всех, кто пытался поведать о безобразиях, творящихся перед самым носом генерального. Если и есть Творец наш, то должен убрать с лика земли это масловское безобразие.
Мнение было слишком субъективным, вот в чем дело. Наверное, Маслов воровал сам, а другим не давал. Обидно. Когда мимо тебя проплывают вагоны с ракетно-кастрюльными изделиями. В неизвестном направлении.
Я поинтересовался: с кем приятельствовал отставник ГРУ? Мои собеседники вспомнили некто Матушкина. Вроде дружили. На почве бутылки и охоты.
— Охоты?
— Ага, на лося, стервец, хаживал, — ответил Агеев, переживая за животный мир. — Нам все лосину таскал, тьфу!..
— А что ж вы, голубушка, её брали да нахваливали, — вдруг вспомнил Иван Иванович.
— Я?
— Да-с!
— Да, я кусочек.
— Голова сохача — это кусочек?
— Я внукам. Чтобы природу родного края.
Я понял — пора уходить. От любителей родной окраины. Что и сделал, узнав местоположение гражданина Матушкина. На всякий случай.
В коридоре обнаружил, что женский коллектив полностью удовлетворил себя ходовым товаром и теперь гоняет чаи. В кабинетах. С желтым сахаром, сработанным из херсонского буряка.
Народец у нас удивительный. Вот-вот горло перегрызет за шелковые трусы, а через час мирное чаевничание и тары-бары за жизнь.
На улице заканчивалась разгрузка трайлера: бесконечность имела-таки свой конец. В смысле, финал.
Мои друзья тоже заканчивали, но загрузку. Трех мешков. Я удивился: на хрена столько сладкой смерти? На что получил ответ — у меня отсутствует чувство хозяина и я совсем не думаю о будущем.
Я не понял — о каком будущем речь? Светлом, как самогон, ответили друзья, для всех ливадийских обитателей: от дедка-соседа Евсеича до астронавта, плавающего в космическом пространстве материнской утробы.
Я отмахнулся от шуточек и открыл папку, добытую в перебранке с любителем родного края. Перегруженный джип начал движение — солнечные зайцы-задрыги прыгали на докладных, планах мероприятий, финансовых документах. Ничего интересного. На первый взгляд. Фамилию возможного убийцы я не обнаружил. Хотя надеялся.
Странная история, завязавшаяся анекдотом. Это я про мыльную бомбу в обувном коробе. История, имеющая кровавое продолжение. Трупы на радость публики поступают с удивительным постоянством. Один день — один покойник. Или два. Если не три.
Вот такая вот веселенькая арифметика смерти. Алгебра. Высшая математика.
Но кажется, сегодня Бог миловал… И только я так неосторожно подумал, как прозвучал зуммер телефона. Капитан Коваль. Привет, дружище. Привет-привет. Не желаете ли, друзья мои, прогуляться по аллеям ЦПКиО им. Горького. А что такое, капитан? А точнее у Голицинского пруда, развлекался ментяга, с увеселительными лодками.
— Кто, капитан?
— Угадайте мелодию с двух нот, — он был чрезвычайно доволен.
Радовался, что так удачно помогает? Мне. Трупами, плавающими в пруду, как меловые лилии.
— Маслов.
— Угадал мелодию, молодец, — похвалил. — Жду или как?
— Спасибо, сейчас будем, — сказал я.
Могли и не ехать: трупы мало говорят. Да зачем огорчать старательного муровца. Обидится и в следующий раз не даст знать весточки.
… В парке нас встретила атмосфера провинциального праздника. Вращались колеса обозрения, по металлическим крутым желобам американских горок летали тележки, визжали дети на аттракционах, для которых кувыркнуться на голову любимой бабули есть самая сокровенная мечта, плавал запах шашлыка из местных дворняжек, в деревьях горланил репродуктор модной песенкой об узелках: мол, узелок завяжется — он же и развяжется.
Гимн нашему производству: только один узелок развяжем, тот — час же другой завязывается — морским узлом.
Зеваки на пруду устроились лучше всех, примостившись на пологом бережку, как в амфитеатре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123