..
— Протест? Против чего?
— Против всего… этого… — Махнул рукой в сторону дома. — И того тоже. — Плюнул на себя. — Пппьешь?
— Пью, — сказал я по такому случаю.
— А этот… Артур-р-рчик не пьет, — проговорил, как выматерился по-черному. — Не пьет, здоровье бережет, дурак… — Вытащил бутыль с малиновым самогоном. — Из уважения, говорит, к жене и вашей дочери, будущей матери моих детей. Тьфу!
— Так это супруг Ирэн, как я понимаю?
— Совершенно верно, молодой человек… — Неверной рукой разлил пойло по стаканам. — Спелись они там… А я спился в знак протеста.
Я покачал головой. Воистину русский человек — загадка природы. Кто мог подумать всего полгода назад, что затюканный бывший атташе способен на сопротивление. По форме странной, но по сути — верной. Хотя что-то, видимо, подвигло Фаддея Петровича на этот подвиг?
— Ну-с, за нас, свободных от ига иродового племени, — и плеснул в себя стакан.
И пока он заглатывал разбавленную радость жизни, я тоже выплеснул стакан. В цветочный сухостой.
Потом мы занюхали рукавами, каждый своим, и уставились. Друг на друга. Лицо моего собутыльника обмякло; так обмякает воздушная гондола на земле, когда в неё пытаются без особого успеха нагнать горячего воздуха.
— Извините, мы, кажется, знакомы? — осторожно поинтересовались у меня. — Знаете, хорошая память… зрительная… но…
Я напомнил. О пельменях. И медной солдатской пуговице, мною прокушенной. Фаддей Петрович просиял: ба, Александр, по батюшке Александрович, по фамилии Александров. Как же, как же, помнит, помнит. Какая нелегкая занесла меня снова в этот чертополошный край? Я ответил. Фаддей Петрович в глубокой задумчивости наполнил стакан бурдой.
— Комиссия-комиссия! Сколько их было. Уж больше двадцати лет прошло. Не помню.
Я накрыл ладонью наполненный стакан.
— Надо вспомнить, Петрович.
— Саша, — укоризненно проговорил мой собутыльник. — Вы травмируете мою психику. Так я и маму родную не вспомню.
Я вынужден был убрать длань с напитка богов и бомжей.
— Фамилия такая. Обыкновенная. Типа Иванов…
Бывший дипломат наморщил лоб, будто собственную задницу во время утренней физзарядки в дощатом хез тресте, что за огородом. Потужился, бормоча разнокалиберные имена; устал.
— А более ничего, Александр? Наводящего? — и снова заглотил горе. Бррр! Из старых запасов. Знаешь, почему пил? Жил с перепуганной душой. От страха и пил.
— А сейчас-то?
— От радости. Все, нет страха. Ничего не боюсь. Саша, веришь?
— Верю, — задумался я, решаясь дать дополнительную вводную для памяти бывшего атташе. — Фаддей Петрович, вы меня правильно поймите, но в те времена… ваша супруга, так сказать, имела честь, так сказать, не совсем вам принадлежать… — Тьфу, и это мое разительное жало? Что со мной? Наверное, слишком нервничаю. Так бывает, когда нервничаю, или шучу удачно, или говорю комплименты. Как в данном случае. Потому что чувствую, ещё усилие и…
— Не понял, — икнул бывший дипломат, а ныне свободный гражданин мира. — Ты про что, сынок, что епалась? Так это я знаю. У неё же специальная… записная… — И недоговорил. Мы снова уставились друг на друга. Погоди-погоди, Александрыч, у неё же все как в бухгалтерии. Где, когда, с кем и как… Это что-то… Я три дня и три ночи читал. От корки до корки. Полюбопытствовал. Когда они к этому Артур-р-рчику в Тамбовскую область у мамани благословения…
— Где? — тихо спросил я, словно боясь испугать удачу.
— Тамбовская, ик, область?
— Записная книжка. — Я почувствовал, как вскипает моя кровь. От напряжения.
— Там, — отмахнул рукой в сторону крашеного дома. — В тайнике. Как бы. Только тот тайничок всем известный… — Потянулся за бутылем. — Я хотел удавиться, чтобы красиво. Когда изучил… правду жизни. А потом думаю: шалишь, Пердович, теперь-то имеешь право пожить в согласии с самим собой… Имеешь? Ну и живи… Вот и живу…
— Пердович, в смысле Петрович, — зарапортовался я. — Нужна эта книжуля. На пять минут.
— А какие проблемы?
— Как какие?
— Вытащить на солнышко портянку, пожалуйста. — Поднялся, сел, снова поднялся, качнулся. — Сейчас-сейчас, Александр, атмосферный столб давит… на темечко…
Признаюсь, мне показалось, что я нахожусь в филиале дома печали имени красного профессора Кащенко. В детстве я увлекался криминальным чтивом. Помню, все герои были умны, кристально честны перед буквой закона, не пили, не курили, женщин любили исключительно в галошах… С таких героев хотелось брать пример. Но, слава Богу, жизнь — стихия и выплескивается из русла импотентных худизмышлений. Куда интереснее в дурдоме, чем в стерильной камере смертников, это правда.
— Значит, так, Александр, даю диспозицию, — проговорил гражданин Вселенной. — Я иду в обход… Огородом… А ты отвлекай этих… мещан…
— Каким образом? — задал я глупый вопрос.
— Сан-Саныч, прояви смекалку, — ответил Фаддей Петрович. — Будь весел и находчив. Действуй! — и вытолкнул меня из теплицы.
Я побрел по тропинке, краем глаза наблюдая за передвижениями в лопухах своего подельника, который вскоре исчез за огромной, как цистерна, бочкой с краской. Черт-те что! Никакой героизации чекистского труда.
Однако делать нечего — надо проявлять смекалку и находчивость. У меня было две идеи. И обе в духе происходящих событий. Первая — стащить портки и побегать за романтической девушкой Ирэн по всему поселку. Вторая побегать, но в штанах за восторженной Лилией Аркадьевной, в девичестве Стеблинской. (Жаль, что со мной не было словесника Кото, он бы тут же убрал первые две буковки из этой фамилии и очень бы этому радовался, как шалун.) Обе идеи были сами по себе хороши, однако волочиться за дамами по пыльным проселочным дорогам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101