— Его Бог наказал, детка, — заключила бабушка и, вероятно, была права, однако я уже переступила границу и вернуться вновь в мир, окрашенный в наивные пудро-розовые тона, не могла, да и не хотела.
Конечно, мне было жаль уезжать из родного городка, но понимала, что здесь моя мечта зачахнет, как клумбы без ежедневного полива.
В лучшем случае меня ожидала учеба в Сочинском университете, мелкие радости жизни в студенческом общежитии, первая ночь близости с каким-нибудь бестолковым однокурсником, который будет бояться меня больше, чем я его, потом поспешная молодежная свадьба, поскольку на свет Божий будет рваться случайный крепенький малют, после — тяжелые роды, когда тебя будут резать, как арбуз, и, наконец, возвращение в дом родной — возвращение с капризным сыном или дочерью, но без знаний и молодого мужа, сбежавшего от семейных забот. Возвращение в мирок, где все мило, тихо и затхло, где тебя любят и обожают, однако на этом ты можешь ставить на своей судьбе крест.
Крест, сработанный из свинца безнадежья и ржавчины разочарований.
Жить и нести на себе этот крест? Жить и знать, что жизнь не удалась? Жить, обманывая себя тем, что живешь ради ребенка? Зачем? И этот простой вопрос разбивает вдребезги все правильные умозаключения о жертвенности и женской мужественности.
Быть может, я слишком молода и слишком люблю себя? Или я не готова поступаться своей судьбой ради кого-то? Ради кого? Кто будет любить меня больше, чем я сама? Не так ли?
Да, закон природы требует, скажем, взаимоотношений с теми, кто называет себя сильным полом. От этого не уйти. Однако почему женщины добровольно идут на вторые роли? Мужчины — это большие дети, как утверждала моя бабушка. Большие дети, для которых мы есть игрушки?
Я — игрушка?
Вопрос риторический. И поэтому решение «семьи» ехать в столицу приняла с радостью. Да, предчувствовала, что белокаменная попытается перемолоть меня и мою судьбу для своих народнохозяйственных нужд. Допускала, что будут слезы, но известно, Москва — слезам не верит. И поэтому никаких пустых сердечных порывов, никаких надежд на сопливое счастье, никакой веры в благородные порывы тех, кто попытается облапать, прошу прощения, не только мое тело, но и душу.
И вот — Москва, и первая наша встреча с этим огромным мегополисом, и первый мой испуг от него. Кажется, я переоценила свои силы?
К счастью, меня встречал мамин старший брат Олег Павлович. Мама провела с ним несколько телефонных бесед, после которых он, видно, был готов встретить кого угодно. Увидев меня, обрадовался: ба! почти взрослый человечек.
— Ну, Вика напугала, — признался, продираясь со мной и моим чемоданом сквозь вокзальную толпу. — Я думал: малютка!.. А ты, как наша Женька! Вперед-вперед, Мария! У нас нужно иметь крепкие локти!..
Вырвавшись на автостоянку, сели в старенькую импортную машину «Вольво» и покатили по городу. И, глядя на проспекты, забитые транспортом, на грузные большие дома, на прохожих, бестолково снующих под ними, ощутила себя слабой и беспомощной перед грозной и непонятной пока силой.
— Ничего, Маша, привыкнешь, — понял мое состояние Олег Павлович и принялся рассказывать, как он покорял столицу, прибыв в неё в свои двадцать один после службы в ВМФ. Я слушала вполуха: чужая жизнь меня меньше всего волновала. — Главное, поставить цель перед собой — и вперед! — Утверждал родной дядя совсем не похожий на маму — был грузен, добродушен, весел и принимал жизнь такой, какая она была. — А я тебя помню, Мария, — вспоминал. — Тебе года три тогда накрутило, когда я приезжал к вам на море, а потом сам закрутился та-а-ак, что не продохнуть. Хочешь жить — умей вертеться. Все в твоих руках, Маша! Пока будешь пробиваться в Высокую моду, мы тебя устроим в МГУ, на журфак. У меня так друзья. Хочешь быть журналисткой?
— Нет, — передернула плечом.
— Можно и учиться, и трудиться, — назидательно говорил дядя, выполняя, очевидно, установку младшей сестры, то есть моей мамы.
Провожая меня, та наставляла, чтобы я не сидела на шеи у семьи брата, а пыталась поступить в какой-нибудь институт, чтобы жить в общежитии и содержать себя на стипендию.
— Хорошо, мама, — смиренно отвечала я, зная, что спорить с ней нет никакого смысла.
Мама жила иллюзиями, уверенная, что на студенческую стипендию можно прожить безбедно, месяц жуя бананы и кокосы.
— Мы тебе будем помогать, — предупредила все-таки. — В границах наших возможностей.
— А границы наших возможностей, — выступил папа, — будут безграничны, как море.
— Витя, — строго взглянула мама на отца. — Будь сдержан в своих чувствах. Сам видишь, что случается, когда человек плохо контролирует свои эмоции.
Мама была уверена, что ЧП в баре «Факел» произошло только потому, что я повела себя неправильно. Во-первых, пошла с незнакомцем пить шампанское, во-вторых, плеснула игристый напиток тому в лицо, в-третьих, провела боевой прием…
— И правильно сделала, — кипятился отец. — Я его вообще убил бы, козла!
— А расплачиваемся мы все, — на это ответила мама. — И попрошу не выражаться в моем присутствии.
Такая была она, моя мама и младшая сестра Олега Павловича. Строгая, правильная и при этом простодушная, как ребенок. Все-таки за отцом она была, как за каменной стеной, и это накладывало свой отпечаток и на её характер, и на её общее миропонимание. Отец приспособился к ней, как бывалый моряк к непостоянству моря, и вел свою дипломатическую политику. Например, уже прощаясь в вагоне, успел передать мне конверт, сказав, что «это» есть мои подъемные: тысяча долларов.
— Спасибо, па, — сказала я. — Буду пай-девочкой.
— Будь собой, — не без пафоса посоветовал отец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101